Три минуты с реальностью - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 83

Кое-как закончив разговор, она выбежала из квартиры. С колотящимся сердцем вскочила в поезд подземки и оказалась среди мрачной толпы пассажиров, большинство из которых изучали спортивные страницы понедельничных газет.

Поднимаясь по лестнице в зал, она заметила небольшую типографию. Остановилась, подумала немного, вошла и заговорила со служащим. Тот протянул ей пустой лист, она что-то написала и отдала ему.

– Успеете до четверга? – нервно спросила она. Служащий кивнул.

– Конечно. Не волнуйтесь. Мы всегда печатаем их только в среду.

Джульетта вышла, чувствуя некоторое облегчение.

Но беспокойство тут же вернулось. Три дня. Самое позднее вечером в среду она увидит его. Родители не устоят перед искушением прийти за кулисы. Первый сольный выход. В одном из лучших театров страны. Она прямо-таки слышала, как отец хвастается перед коллегами. Его Джульетта. Его дочь. Пусть все знают. Джульетта Баттин танцует соло в «Танго-сюите» вместо Марины Фрэнсис. Это ведь и его триумф. Перед коллегами, которые захотят прийти. Перед матерью, которая за все эти годы ни разу не поддержала ее в работе. А теперь она больше чем обычная танцовщица, она – самостоятельная величина. Не просто нимфа в трико и пачке, из тех, что похожи одна на другую как две капли воды, по чьим силуэтам взгляд зрителя только скользит не задерживаясь. На нее будут направлены взоры двух тысяч зрителей на протяжении всего танго, и каждый будет знать, кто она.

Кто она?

Эта мысль повергла ее в дрожь, одновременно придав ей сил. Она закончила танец без единой помарки. Удалась каждая деталь сложнейшей хореографии. Тело слушалось. Она ощущала признание коллег. Они согласились с тем, что она вносит в постановку что-то особенное. Хеерт уже не исправлял ее, лишь с восхищением наблюдал результаты ее работы. Он изменил расстановку артистов в последнем эпизоде, отодвинул Джульетту в глубь сцены, спрятав среди других танцовщиц с тем, чтобы она вновь вышла на первый план лишь в финале. Две последние минуты полностью принадлежат ей.

После обеда – репетиция на сцене. Она впервые почувствовала масштабы зрительного зала. Хотя ей, конечно, было известно, что, находясь на сцене, из-за яркого света прожекторов зрительного зала почти не видишь. Но даже пустые кресла угнетали ее. Наверное, не только ее: одна из танцовщиц в первой части растянула ногу. Хеерт попросил остальных сосредоточиться и постараться не переусердствовать. Нервозность и возбуждение труппы бросались в глаза. Постановка шла. Музыка, надрывная на «пьяно» и «фортиссимо», брала за душу, хотя все они слышали ее уже тысячу раз. Музыка, какую в подобном зале услышишь нечасто. Музыка, принуждавшая ее выкладываться тем сильнее, чем ближе дата премьеры.

26

Во вторник утром позвонил Канненберг и пригласил прийти еще раз. Вечером, сидя напротив нее, стал расспрашивать о встрече с госпожой Альсина. Джульетта рассказала про записку, ожидавшую ее в гостинице. Вновь услышав имя Ортмана, Канненберг спросил:

– Вы и в самом деле думаете, что госпожу Альсина известил именно он?

– Да.

Она рассказала о своем странном разговоре с учителем. Потом, указав на список возле двери, спросила:

– Откуда там его фамилия?

– Его сын стал одной из жертв аргентинской военной диктатуры, имевших немецкое гражданство.

– Сын Ортмана?

– Да.

– Но почему?

Канненберг пожал плечами.

– Ваш вопрос не имеет смысла. Ответа на него не существует. Есть факты: кто, что и когда. В июне семьдесят шестого года Томас Ортман вместе с пятью другими школьниками был взят под стражу, и больше о нем никто ничего не слышал. От лица семьи Ортман мы обратились с иском против Германского государства за неоказание помощи в сложной ситуации.

Джульетта вопросительно наморщила лоб.

– Наряду с аргентинским гражданством Томас Ортман имел также и немецкое. Посольство Германии обязано было отстаивать интересы арестованных немецких граждан. Но они или не делали этого вовсе, или очень уж нерешительно.

– Вы хотите сказать, что германское правительство поддерживало диктатуру?

Канненберг посмотрел на нее с жалостью.

– Попытайтесь понять, госпожа Баттин, Германия экспортирует автомобили, оружие и ядерные электростанции. А вовсе не права человека. И, чтобы не испортить отношения с аргентинским правительством, в те годы немецкая сторона шла даже дальше, чем просто ничего не замечала. Пусть это кажется циничным, но так оно и было в том, что касается германо-аргентинских отношений времен военной диктатуры. Один проданный автомобиль всегда оставался гораздо ценнее человеческой жизни.

Он вздохнул, раздумывая, казалось, стоит ли продолжать.

– Еще до путча в Буэнос-Айресе состоялась встреча представителей нескольких индустриальных стран с офицерами, готовившими переворот. На ней была достигнута договоренность. Военные пообещали не устраивать массовой бойни, как это было в Чили. И за это им гарантировали снисходительное отношение к отдельным нарушениям прав человека.

Сообщения об этой встрече, просочившиеся в прессу, были опровергнуты, но описанная программа очень скоро осуществилась на практике. Одной из задач военного правительства стало проведение в жизнь жестких экономических мер, навязанных иностранными кредиторами и больно ударивших по широким слоям населения. В рамках действующей конституции это было недопустимо. Разумеется, подобные шаги осуществимы лишь при значительном ограничении демократических свобод и массовом нарушении прав человека. Требовался жестокий, глобальный террор. В тысяча девятьсот восемьдесят втором году всплыл некий документ, из которого стало ясно, что уже к семьдесят пятому году главным методом борьбы с забастовщиками стали их «исчезновения». После путча экономические отношения между Германией и Аргентиной значительно укрепились. Германия в этот период не осуществляла столь масштабных сделок ни с какой другой страной «третьего мира». Доля экспортных сделок с Аргентиной, проходящих при государственном поручительстве, после путча мгновенно возросла.

Джульетта хоть и слушала очень внимательно, понимала отнюдь не все.

– Что это значит? – вяло спросила она.

– ФРГ являлась основным поставщиком оружия для аргентинской диктатуры. В сделках с вооружением речь идет об огромных суммах, но высоки и финансовые риски. Колебания обменного курса, платежеспособность клиента и так далее. И чтобы снять часть этих рисков с германской промышленности, в них принимало участие государство. Государственное поручительство – деньгами налогоплательщиков.

Джульетта молча покачала головой. Все это выше ее понимания. Вдруг возникло чувство, что ее собственная жизнь пришла в соприкосновение с огромной безличной машиной, размеров которой она не может себе даже представить. И она не знала, как к этому относиться. Она обыкновенная балерина. Сделки с оружием не имеют к ней никакого отношения. Только ей почему-то все равно нужно знать об этом все. Адвокат, похоже, и сам забыл, что, собственно, привело ее к нему.

– Среди бела дня прямо на улицах Буэнос-Айреса брали под стражу, в частности, и немецких граждан, неделями держали их в тюрьме, не предъявляя обвинения, и в конце концов, как правило, убивали. Министерство иностранных дел Германии реагировало на подобные случаи вполне дружескими запросами, обращенными к аргентинской стороне, на которые немедленно следовал ответ: гражданин или гражданка Германии такая-то в Аргентине не появлялась. Одна француженка, освобожденная из лагеря в результате быстрых и решительных действий французского правительства, рассказывала, что встречала там множество «исчезнувших» немцев. Но Бонн согласился выслушать ее только под мощным давлением общественности. Дальше дело, однако, не пошло. С точки зрения министерства иностранных дел, путч в Аргентине помешал осуществлению коммунистической революции. Жертвы режима автоматически причислялись к левым террористам. И реакция государства была соответствующей. Молчаливое согласие. Преуменьшение реальных потерь. Квоты для беженцев из Аргентины были невероятно малы, но и они оставались чисто символическими, ибо те, кто уже сгинул в тамошних тюрьмах, не могли попросить политического убежища. Людей беспричинно арестовывали, пытали и убивали. Для сравнения: в тот же самый период Германское государство предусматривало десять тысяч мест в год для беженцев из Вьетнама. И в этом просматривается логика. Беженцы из Вьетнама считались жертвами коммунизма. Впрочем, это к слову, просто чтобы вы лучше представляли себе общую картину.