Дети Капища - Валетов Ян - Страница 71

Оставшиеся после американцев отели потеряли лоск и присущий им колониальный шик, уже никто не заливал Гавану мерцающим неоновым светом по ночам: отечество, как всегда, было в опасности и государство экономило электроэнергию. Ночью фонари не горели, и в Старой Гаване туристам было небезопасно. Мимо сверкающих девственной белизной пляжей в Сантьяго-де-Куба, мимо охраняемых, как военный объект, песков Варадеро, гремя проржавевшими крыльями, катились автомобили сорокалетней давности, выбрасывая в воздух клубы вонючего синего дыма, и серые, как мыши, туристические такси и прокатные машины. Обветшали небольшие гостиницы и ресторанчики, расположенные на улочках близ набережной, исчез аромат сдобной выпечки и пряной свинины с черной фасолью, но, слава богу, запахи рома и кофе остались, и они перебивали кислую вонь от плохого пива, стираного белья и маисовых лепешек, жаренных на старом масле.

Сергеев принюхался.

О присутствии живых людей много говорят остающиеся запахи. Люди курят, едят, пьют, испражняются, в конце концов. Все это оставляет следы. Здесь, на побережье, недостроенный, но уже умерший окончательно и бесповоротно отель пах лесом, пронзительно синтетическим запахом мокрого цемента и шершавой кирпичной крошкой. Ничего человеческого в воздухе не ощущалось. И это было хорошо.

Михаил осмотрел развалины за десять минут. На скорую руку, конечно, но достаточно тщательно, чтобы понять, что люди, если и появляются здесь, то крайне редко.

Дорога, ведущая через джунгли вглубь острова, заросла высокой травой, и колея в ней практически не просматривалась. Не было видно ни свежих окурков, ни бумаги, ни пятен масла на земле. Не воняло аммиаком от впитавшейся в камни старой мочи. Следы испражнений Сергеев нашел, но было им немало месяцев, так что место можно было считать пригодным для ночевки.

Теперь оставалось перетащить сюда Кручинина, перевязать его, дать лекарство и что-нибудь поесть – в трофейном вещмешке нашлось немного серых галет из плохой муки, вяленое жесткое мясо, крупная соль и несколько вареных яиц. В тряпочку, сравнительно чистую, были завернуты маисовые лепешки – тонкие, слегка зачерствевшие.

Потом надо было думать, куда идти дальше. И вот в этом месте продумывания плана Сергеев совершенно терялся. Может быть, потому что идти дальше было некуда, а может, потому что, куда бы он не пошел, впереди ждало одно и то же.

К ночи Кручинину стало много лучше. Он уже не терял сознание и даже говорил понемногу. Но его раны… Сергеева едва не стошнило от вони гниющего мяса, когда он подручными средствами делал перевязку. Даже с тетрациклином, приостанавливающим процесс разложения, у Сашки оставался день. От силы – два.

Они съели часть провианта и уснули в ложбинке у старой стены, прикрыв ненадежное убежище широкими пальмовыми листьями, под ночные крики ошалевших от лунного света птиц и успокаивающее стрекотание бесчисленных цикад.

А проснулись под лай собак и урчание двигателей «газонов», выруливающих на площадку перед полуобрушенной стеной основного корпуса несостоявшегося отеля. На джунгли уже спустился бледный, полный дымки и росы рассвет.

Сергеев, замаскировавшись свисающей с потолка зеленью, практически невидимый в заросшем оконном проеме, пересчитал приехавших. Их было семнадцать человек и с ними две собаки. Будь они с Сашей здоровы – приехавших уже можно было бы начинать отпевать. Но Кручинин был плох: Михаил несколько раз за ночь проверял, жив ли Сашка, и, просыпаясь, с удовлетворением слышал его хриплое, напряженное дыхание. Раз дышит, значит, жив.

Но оставаться живым еще не значит быть боеспособным. Впрочем, стрелять Сашка, судя по всему, как-то сможет. А вот сам Сергеев явно не мог порхать бабочкой, только ковылять в ритме «три четверти» – с такой ногой много не навоюешь. Если ударить внезапно, из укрытия, пока прибывший отряд не рассредоточился по территории, то человек пять положить можно. Остальные тут же рассыплются и устроят игру «Зарницу», а тут у них, с лежачим Сашкой, против местных профессионалов гебешников шансов нет. Ни одного.

Отходить к морю? Только для того чтобы утопиться! Обратно в болото? Пожалуй, надо рискнуть. Это даст шанс помереть не сегодня, а завтра, например. А за двадцать четыре часа жизни стоит побороться в любом случае. Тем более что их могут и не заметить. Тогда появляется надежда отсидеться. Если, конечно, они сразу же не спустят собак…

Сергеев невесело ухмыльнулся.

«Вот за что идет борьба! Не за жизнь, а за возможность отсидеться и умереть не завтра, а послезавтра. За лишние двадцать четыре часа».

Припадая на больную ногу, он нырнул вглубь развалин, где, крепко охватив влажной от пота ладонью рукоять снятого с предохранителя древнего АК, ждал его Кручинин.

Но приехавшие не были новичками в своем деле и спустили собак почти сразу же, как цепь сделала первые шаги, так что надежда отсидеться незамеченными канула в небытие вместе с очередью из автомата, которой Сергеев срезал первого бразильеро, распластавшегося в стремительном прыжке.

Глава 12

Плотина была огромна. Сейчас, зимой, она была просто чудовищно огромна, как водопад Виктория или Ниагарский водопад – только рукотворный.

Сергеев представил, как они со своим катером выглядят сверху – маленький жучок у бетонной стены, уходящей в белесый снежный туман.

Там, где плотина лопнула, зияли провалы, заполненные застывшими ледяными глыбами. Под ними и сейчас вниз изливалась вода, бесконечным и беспрерывным потоком скользя под метровым слоем льда, укрывавшим вертикальную бетонную стену.

– Ничего ж себе, – сказал Вадик, задирая голову, – это ж как долбануло, чтобы такую махину разбить! Да на куски! Я себе и представить не могу!

– Ты где был во время потопа? – спросил Михаил, сверяясь по GPS с картой на планшете.

Ветер затих, но, судя по нависающему грязно-серому небу, погода не обещала стать лучше: при полном штиле сыпало густым, как проливной дождь, снегом, который с каждой минутой становился все крупнее и крупнее, сбиваясь в неправдоподобно большие хлопья. GPS барахлил. Благо установить координаты места, где они сейчас находились, можно было и по карте, а ошибка в несколько километров на полторы сотни верст ни на что не влияла.

– В армии я тогда был, – ответил Вадик, придерживая капюшон. – На сверхсрочную собирался остаться. Спецназ, ВДВ.

– В России? – догадался Сергеев.

– Ага. А тут у меня девушка была. В Херсоне. Мы в Питере познакомились, когда я в отпуске был… Летом 2005-го… Ну сам знаешь… Типа любовь-морковь, вечная верность… Я думал – так, пройдет. Забуду ее, как всех прочих.

Капюшон таки свалился с его стриженой головы, но Вадим его поправлять не стал, а щелкнул зажигалкой, прикуривая влажную, пятнистую от тающих снежинок сигарету.

– В общем, она мне писала. Я ей. Договорились встретиться, подать заявление…

Он замолчал.

– Любовь-морковь, говоришь? – спросил Михаил. – Я думаю, это по-другому называется.

– Да это я так… У нас в роте так говорили. С ней, Миша, все серьезно было. Очень серьезно. Так что, когда все это… Когда началось, я все на хер бросил и рванул сюда, в Зону. В Херсон.

– Сочувствую. Там мало кто выжил.

– Да, – сказал Вадим жестко. – Мало кто. Можно сказать – никто. Но я ее нашел. Неживой, но нашел. В Мертвых Заводях. Слышал о таких, Сергеев?

Мертвых Заводей было много по всему пути Волны. Так называли места, куда волей причудливых течений сносило огромное количество тел. В каждом городе были свои Мертвые Заводи. Тысячи, а то и десятки тысяч распухших от воды и жары, разлагающихся трупов, которые невозможно было похоронить. Впрочем, их никто и не хоронил. И сейчас, спустя двенадцать лет, можно было набрести на огромные участки, из которых наверх торчали человеческие кости, еще не растасканные зверьем. Это и были бывшие Заводи – огромные братские могилы. Найти там кого-то…

Мертвые Заводи называли еще и Рачьими. Сергееву не хотелось вспоминать почему.