Особняк - Голубев Игорь - Страница 50

Он шел по ряду и кидал в проволочную корзинку расфасованные по сто граммов продукты.

- Скромно Герои питаются, - услышал он за спиной и обернулся. Света Канашкина, которую капитан помнил вредной сопливой девчонкой, теперь стояла перед капитаном в вызывающе обтягивающей грудь майке и легкой крепдешиновой юбочке, открывающей круглые коленки и выше. - Так недолго и гастрит заработать. А если к плохому питанию добавить нервную обстановку, то язва обеспечена. Здравствуй, Вася.

- Ничего, мы на флоте приучены гвозди переваривать... Свет, а чего ты тут? По родным местам соскучилась? - спросил он.

Она не ответила. Решительно отобрала у Василия орзинку и выложила продукты обратно на полку.

- Так и быть, возьму над тобой шефство, - заявила она и, видя недоумение на лице Василия, добавила: - Я сама голодная страшно.

Света быстро прошла по ряду, кинула в корзину бутылку оливкового масла, расфасованный тертый сыр, панировочные сухари, майонез, мясо краба, банку кукурузы, зеленый горошек, мидии в кислом соусе, два вилка цветной капусты, лук зеленый, лук репчатый, петрушку, укроп и морковь.

Каперанг потными руками мял в кармане деньги и лихорадочно соображал: хватит, не хватит... Заметив его удрученное лицо и догадавшись о причинах, она сообщила, что сегодня устроилась на хорошую работу - как раз то, что искала, и ей даже выдали аванс. Расходы пополам.

- Надо еще чего-нибудь с градусом взять, отметить, - предложила Света. - Водка? Коньяк?

- Я сам возьму, - метну лея к винному отделу окончательно потерявший инициативу моряк. Он взял коньяк и бутылку шампанского.

- Чего домой не едешь? Обрадовала бы родителей. Отец, поди, переживает.

- Представь, Ребров, приехала я домой. Села с ними за стол. И началось... Мать: да как твой новый начальник, в чем одет, не приставал ли, старый-молодой, а стол твой у окна? Это мать. Брр... И отец не отстает: дочка, ты там смотри, чтобы ничего, мы, Канашкины, никогда себе не позволяли...

Света звонко на весь магазин рассмеялась. Покупатели-мужчины завистливо уставились на хохотушку и ее спутника. Реброву стало приятно, что рядом с ним такая женщина. И он согласился с ее доводами. Приятного мало сидеть в жару и отвечать на въедливые папашкины вопросы о нравственности в новом учреждении или слушать ахи и охи матери.

- Ты извини, у меня по-холостяцки, - сказал он, пропуская Свету в дверь подъезда.

Галина Анатольевна, стоявшая в этот момент у окна, подумала, что вот еще один дурачок попался. В свое время она была сильно огорчена, когда Света отвергла ее предложение Севы в качестве жениха. И главное, что обидно, родители были не против. Все могло сладиться, но эта кобыла взбрыкнула. Ничего. Она им тоже отомстила. Три месяца назад, когда Севе пришло приглашение в Штаты, специально показала во дворе бумажку, но никому не сказала, что не пустит сына, и держала всех в неведении до сих пор.

А на кухне холостяцкой квартиры Реброва начались приготовления к праздничному ужину при свечах. Света сварила до полуготовности цветную капусту, обваляла в сухарях и бросила в раскаленное оливковое масло, потом сверху выстелила все тертой морковкой и положила в центр маленькую луковку. Все это было посыпано тертым сыром и залито майонезом. Противень поместили в духовку. С крабовым мясом поступили просто: накрошили (ни в коем случае не резать!), выпустили туда кукурузу и зеленый горошек, порезали зеленый лук и порвали петрушку, капнули уксуса и оливкового масла. Получилось красиво.

Сели к столу.

Разлили.

Было еще светло, но зажгли свечи.

- Давай выпьем... - Неподвижное пламя свечи отражалось в ее черных зрачках.

- За успех не пьют, - предупредил Василий. Она сделалась грустной и задумчивой:

- Знаешь, когда не с кем поделиться прожитым за день, это называется одиночество... За то, чтоб ни тебя, ни меня не коснулось больше одиночество.

- Я давно привык быть один. Гораздо страшнее другое одиночество. Одиночество принятия решения. Когда ты там и от твоего решения зависит не одна человеческая жизнь... Конечно, есть решения, которые обязан принять за секунды, но такое бывает в редкие критические ситуации, а вот решить участь конкретного человека действительно сложно.

- На гражданке тебе тоже придется принимать решения о судьбе конкретного человека. Разве не ответственно - решить судьбу другого человека, которого ты можешь или сделать счастливым, или вернуть в пустоту одиночества?

Света посмотрела на часы.

- Ты куда-то спешишь?

Надо же так опростоволоситься!

- Духовка, - нашлась она.

Они выпили. Он - коньяк, она - шампанское.

- Знаешь, сидишь рядом со всеми этими книгами великих писателей и думаешь: вот за этой потрепанной обложкой целая придуманная жизнь, любовь, измены, деньги, ненависть и дружба, предательство и верность... А выйдешь на улицу, оглянешься вокруг и ничего, понимаешь, ни-че-го.

- Так уж и ничего? Ты ж красивая баба... Прости, женщина. Неужели у тебя никого нет? Не верю.

- Я не девочка. - Света опять, но теперь уже украдкой, кинула взгляд на часы. - Однако обожглась и теперь на молоко дую. Мне или тряпки попадались вроде Севы, или подлецы.

- Сева еще себя покажет. Он умница. Ему бы из-под маминой опеки вырваться. Вот взяла бы да и вырвала. В хороших руках ему цены не будет.

- Сева? Не нужно надо мной смеяться. Я за большую, всепоглощающую любовь.

Что-то она по-книжному заговорила, подумал Ребров. Его вдруг насторожила целевая направленность разговора. Одно дело, когда к тебе пришли на ночь, другое... Снова на часы посмотрела, заметил он.

- Снимать, что ли? - спросил он по-житейски, нарушая романтически-книжный настрой Светы.

Вот глазастый, чертыхнулась про себя Света и ринулась в атаку. Время поджимало.

- Я ведь тебя с тринадцати лет от всех отличала.

- Наверное, не меня, а форму?

- В тринадцать, может быть, и форму, но сейчас я вдвое старше.

Врет, ей двадцать девять, вспомнил Ребров.

- Да брось, Свет, мы ж соседи...

- Бывшие... Я же догадываюсь, почему ты букой сидишь. Наверняка была у тебя в гарнизоне зазноба, которой ты отдавал всего себя без остатка. А она с тобой как с половой тряпкой. Еще и с другом, наверное. Ненавижу таких баб.

Попала по самому больному.

Говорят, Цезарь в свое окружение подбирал людей по принципу: если обидишь и человек покраснеет от досады - годится, побледнеет от злобы - держи с ним ухо востро, не приближай. Ребров побледнел. Но Света этих тонкостей не знала. Она хоть и окончила институт культуры и служила короткое время в библиотеке, но книги читала только в рамках программы. Книги ее не интересовали. Ее интересовали практические действия, а не выдуманные чужие жизни.

Она встала, подошла к каперангу сзади и, обняв за плечи, склонила к нему голову.

Шампунь дешевый, надо ему хороший подарить, подумала Света.

Ее твердые груди уперлись в спину Реброва, а в ноздри пахнул запах дорогой парфюмерии. Странно, но всегда волнующий запах женского тела отсутствовал напрочь, а ведь все женщины, Ребров знал по опыту, несмотря на дезодоранты, пахнут особенно, все по-разному. От этой женщиной не пахло.

Капитан повел плечами, и она поняла движение как сигнал к действию, моментально стащила с себя майку и осталась в юбке и лифчике.

Ребров понял, что это произойдет, давно. Почему бы нет? Но вот ее лицо, которое он увидел в зеркале. Она усмехнулась... Или показалось? Нет, не показалось. Так же усмехнулась креолка на Кубе, куда они заходили заправляться. Он снял ее в кафешке, пьяно клялся в вечной любви и обещал увезти на своей лодке контрабандой, а утром стыдливо положил в тумбочку колготки в качестве оплаты за ночь. Это была щедрая плата. Он знал, что наши военные в шестидесятых, еще до Карибского кризиса, сначала тоже расплачивались колготками, но потом решили, что накладно. Стали оставлять чулки. Но и это показалось дорого для доступных кубинских женщин. Оставляли уже по одному чулку. Один оставлял черный, другой телесного цвета, кто - со швом, кто - без шва. Так у кубинок набиралось множество разномастных чулок. Их стали носить непарно, и в Латинской Америке родилась мода "стиль домино". Только семь фишек в игре были дуплями, остальные нет.