Наследницы - Адлер Элизабет - Страница 51

На Андерсена произвел впечатление этот четко выражающий свои мысли красивый мужчина в дорогом костюме, сидевший перед ним. После смерти Роузи он столкнулся с дилеммой относительно Ханичайл. У нее не было других родственников. Джек Делейни был единственным. Фактически он был ее законным отчимом. И доказательство этому было у него в руках: свидетельство о браке Роузи и Джека.

И все же он колебался. На карту были поставлены большие деньги. Откуда ему знать, что Джек Делейни вовсе не обманщик, решивший прибрать к рукам нефть Маунтджоев.

Андерсен навел справки и выяснил, что у Делейни есть дорогой дом в Хьюстоне, а также другая собственность; что он управляет автомобильными дилерами в шести странах, владеет ценными бумагами, удачно инвестированными в строительный бизнес, и у него есть постоянный доход. Где Делейни взял деньги, чтобы купить недвижимость и ценные бумаги, было загадкой, но он активно поддерживал демократов, и о нем хорошо отзывались местные власти, его пожертвования в их казну охотно принимались.

Через пару дней дело было сделано: Джек Делейни был назначен законным опекуном Ханичайл и управляющим ранчо Маунтджой до достижения ею двадцати одного года.

Делейни с триумфом вернулся на ранчо Маунтджой. Только на этот раз он взял с собой парочку здоровенных мужиков; с ним также была женщина в форме медицинской сестры, а на руках постановление суда, предписывающее, что Ханичайл должна жить с ним.

Он попытался быть с ней ласковым, но Ханичайл приняла его в штыки.

Она стояла на крыльце вместе с негритянкой и ее сыном, едва удерживая на поводке рычавшую собаку.

— Предупреждаю тебя, чтобы ты поскорее убрался с моей земли, иначе я спущу на тебя собаку, — сказала она.

— Ханичайл, Ханичайл, — сказал Джек, в мольбе сложив руки. — Я здесь, чтобы поговорить с тобой. Рассказать тебе, что произошло. Я только хочу помочь тебе, девочка. Не спускай на меня собаку, а просто выслушай меня.

— Убирайся, — презрительно приказала Ханичайл.

— Ты сама все портишь, — со вздохом заметил Джек. — Твоя мама всегда говорила, что ей с т обой очень трудно, а сейчас я и сам это вижу. Но дело в том, что у меня на руках предписание суда, подписанное судьей Сан-Антонио и твоим адвокатом Андерсеном, в котором я назначаюсь твоим законным опекуном до тех пор, пока тебе не исполнится двадцать один год. Покажи ей документ, Винни, — сказал он одному из здоровяков.

— Вот, — сказал Винни, подходя к Ханичайл и с опаской косясь на собаку, которую девушка с трудом удерживала на поводке.

Ханичайл взяла в руки официальную бумагу с красной печатью и прочитала, что там было написано. Лицо ее побледнело, и она сказала срывающимся голосом:

— Ты готов убить меня, лишь бы завладеть моим ранчо. Точно так же, как ты убил мою мать.

— Ну теперь вы и сами видите, — сказал Джек, повернувшись к сестре и крутя пальцем у виска. — Девочка свихнулась от всего того, что с ней случилось. Она не отдает себе отчета в том, что говорит. Ханичайл, у тебя есть выбор: либо ты поедешь со мной и мы покончим с этим делом, либо я иду за шерифом и он заставит тебя поехать.

Ханичайл беспомощно посмотрела на Элизу, поняв, что с ней не шутят и что у нее нет выбора.

— Я поеду, — ответила она. — Но я скоро вернусь обратно. Я повидаюсь с мистером Андерсеном и скажу ему, что здесь ошибка. Он аннулирует постановление суда.

Она передала собаку Тому и села на заднее сиденье «кадиллака». Медсестра села по одну сторону от нее, Винни — по другую. Из глаз Ханичайл струились слезы, оставляя следы на красной коже сиденья и горько-соленый вкус во рту.

Медсестра не сделала ни единой попытки успокоить ее, а Джек не отрывал взгляда от дороги.

— Куда мы едем? — спросила Ханичайл, придя в себя. — Мне кажется, что ты говорил про Хьюстон.

— Лучше успокоить ее, как мы и планировали, — сказал Джек сестре.

Та быстро достала уже наполненный шприц и, прежде чем Ханичайл что-то поняла, сделала ей укол в руку.

Они ехали долго, но Ханичайл не знала об этом. Когда она наконец пришла в себя, то уже была в больнице «Вэлли-Вью». Два врача ставили свои подписи на справке, гласившей о том, что она лишилась рассудка и они несут за нее ответственность.

Больница находилась в скалистой местности Техаса и представляла собой трехэтажный готический особняк, украшенный башнями с бойницами и фронтонами. Это было пристанище эксцентричного викторианского антрепренера, и он построил его из коричнево-желтого кирпича, транспортировка которого в эти дикие места стоила ему целого состояния. Этот дом мечты старого человека служил сейчас приютом для почти пятидесяти пациентов с различными степенями умственного расстройства, семьи которых были готовы платить любые деньги, чтобы исключить больных родственников из своей жизни.

Дом окружали узкие гравийные дорожки, которые вились между лужайками, цветочными клумбами и упирались в зубчатые стены. Электрические ворота охраняли мужчины в униформе, а по ночам по всей территории бегали собаки. Ходили слухи, что те, кто попадал сюда, уже назад не возвращались.

Ханичайл проснулась в комнате, полной белого света. Она была маленькой и ярко освещенной. На полу лежал коричневый линолеум, а белые стены были обшиты темно-зелеными панелями. Единственное окно располагалось высоко, и на нем была решетка.

Она подняла голову, и ее пронзила боль. Ханичайл попыталась поднять руки, чтобы ощупать ее, но не смогла. Она попыталась сесть, но это ей тоже не удалось. Подняв голову, на этот раз с большой осторожностью, она увидела толстые кожаные ремни, перекрещивающиеся на груди и крепившие руки к бокам. Ремни были также на бедрах и боках.

Охваченная ужасом, она опустила голову на тонкую подушку. Ей захотелось позвать на помощь, позвать кого-нибудь, чтобы он пришел и помог ей, рассказал, что с ней произошло и где она находится. Но когда она открыла рот, чтобы закричать, из него не вылетело ни звука. Напрягая ум, она попыталась вспомнить, как она сюда попала. Ее голова была пустой. Она чувствовала себя так, словно у нее не было прошлого.

Ханичайл закрыла глаза и стала считать в уме секунды, минуты. Прошел целый час, но никто не пришел. Она попыталась вырваться из кожаных тисков, но они только врезались ей в тело. Перестав считать, она уставилась в потолок, ожидая, что будет дальше.

Дверь с шумом распахнулась, толстая рыжеволосая женщина в белом халате просунула в нее голову.

— Проснулась наконец. — Широким шагом она подошла к кровати, схватила своей огромной ручищей запястье Ханичайл и начала считать пульс, сверяя его с часами, приколотыми к груди. — Ммм, снова скачет, — выдавила она из себя. — Придется дать тебе успокоительное.

Она вышла из комнаты и через минуту вернулась, катя перед собой белую эмалированную тележку со сверкающими хирургическими стальными подносами, на которых лежали ампулы и шприцы. Глаза Ханичайл расширились от ужаса, когда она поняла, что женщина хочет сделать ей инъекцию, которая снова погрузит ее в сон. Ей так никогда и не удастся выяснить, где она и когда ее выпустят, если выпустят вообще.

— Нет, — закричала она, обретя голос, — нет, нет, нет! Не делайте этого. Пожалуйста, не делайте.

Рука женщины со шприцем застыла в воздухе.

— Так-так, вот ты и показала свой характер. Именно о нем нас и предупреждали. Неудивительно, что они поместили тебя сюда. Они сказали, что ты буйная, теперь я и сама это вижу. Какая ярость! Ну, ну.

Подняв простыню, женщина глубоко воткнула шприц в ягодицу Ханичайл.

Ханичайл закричала от боли и страха.

— Скажите мне, где я, — прошептала она, — пожалуйста…

Сложив на груди руки, женщина наблюдала за ней.

— Где ты? Ты в частной клинике, юная леди. Ты родилась под счастливой звездой, имея такого заботливого отчима, который поместил тебя сюда. Иначе тебя отправили бы в психушку, где ты лежала бы с другими психами.

Но Ханичайл уже спускалась в темный туннель, где не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Только одна чернота.