Подвиги Шерлока Холмса - Карр Джон Диксон - Страница 60

60

Когда все было кончено, я позвал Стивена и рассказал ему всю правду. Старик ни секунды не колебался в верности своему преступному господину. Вместе мы захоронили голову в семейном склепе, а затем, схватив на конюшне лошадь, он поскакал на ней через торфяники, чтобы изобразить поспешное бегство, и позже спрятал эту лошадь на отдаленной ферме, принадлежащей его сестре. Мне же оставалось только исчезнуть.

Арнсворт, как и многие замки, принадлежащие старинным родам, когда-то исповедовавшим католичество, имеет потайную комнату для священника. Там я скрывался, выходя только ночью в библиотеку, чтобы отдать последние распоряжения моему верному слуге.

— И одновременно дать мне знать, что вы где-то поблизости, — перебил его Холмс, — оставив на ковре по крайней мере пять окурков турецких сигарет. Но какова была ваша цель?

— Отомстив за величайшее зло, которое один человек может совершить по отношению к другому, я защитил наше имя от позора эшафота. Я мог положиться на преданность Стивена. Что касается моей жены, то, хотя она и знала правду, она не могла выдать меня, не объявив всему свету о своей неверности. Жизнь для меня больше ничего не значила. Поэтому я решил дать себе еще день или два для того, чтобы привести в порядок свои дела, а затем принять смерть от собственной руки. Я уверяю вас, что обнаружение вами моего убежища ускорило события лишь на час или что-нибудь около того. Я оставил Стивену письмо, в котором прошу его, отдав мне последний долг, похоронить меня в гробнице моих предков.

Вот, джентльмены, моя история. Я последний представитель древнего рода, и теперь от вас зависит, прекратит ли наш род свое существование в бесчестье.

Шерлок Холмс положил ладонь на руку лорда Джоселина.

— По-видимому, очень хорошо, что доктор Уотсон и я находимся здесь как частные лица, — спокойно произнес он. — Я собираюсь позвать сюда Стивена, потому что меня не оставляет ощущение, что вам будет гораздо удобнее, если он отнесет это кресло в потайную комнату и закроет за вами выдвижную панель.

Мы вынуждены были наклониться, чтобы расслышать ответ лорда Джоселина.

— Тогда пусть меня судит высший суд, — слабо прошептал он, — а могила поглотит мою тайну. Прощайте и позвольте умирающему благословить вас с миром.

Наше путешествие назад в Лондон было одновременно промозглым и унылым. К ночи опять пошел снег, и Холмс явно не был расположен к беседе; он сидел и смотрел в окно на пролетающие в темноте редкие огоньки деревушек и ферм.

— Заканчивается старый год, — неожиданно нарушил молчание Холмс, — и в сердцах всех этих простых, добрых людей, ждущих перезвона полночных колоколов, как и каждый год, живет надежда, что то, что их ждет, будет лучше того, что уже прошло. Эта надежда, хотя и бесхитростная и опровергнутая всем предыдущим опытом, остается единственным врачеванием всех ушибов и синяков, которые достаются нам на протяжении всей нашей жизни.

Он откинулся назад и принялся набивать свою трубку.

— Если вы когда-нибудь вознамеритесь описать это любопытное приключение в Дербишире, — продолжал он, — я предложил бы для вашего рассказа весьма подходящее название: «Рыжая вдовушка».

— Зная вашу необъяснимую неприязнь к женщинам, Холмс, я удивлен, что вы обратили внимание на цвет ее волос.

— Я имею в виду, Уотсон, популярное во времена Французской революции название гильотины, — сердито ответил он.

Было уже поздно, когда мы наконец добрались до нашей старой квартиры на Бейкер-стрит, где Холмс, пошевелив кочергой в камине, довольно долго переодевался в свой халат мышиного цвета.

— Скоро полночь, — заметил я, — и я хотел бы быть с моей женой в тот момент, когда закончится этот 1887 год. Так что мне пора. Позвольте мне пожелать вам счастливого Нового года, мой дорогой друг!

— Я от всей души желаю вам того же, Уотсон, — ответил он. — Пожалуйста, передайте мои поздравления вашей жене и скажите, что я приношу ей свои извинения за ваше временное отсутствие.

Я вышел на пустынную улицу и, остановившись на минутку, чтобы поднять воротник, так как довольно сильно мело, уже было двинулся дальше, когда мое внимание привлекли звуки скрипки. Невольно я поднял глаза к окну нашей старой гостиной, и там, четко выделяясь на фоне освещенной лампой портьеры, была видна тень Шерлока Холмса. Виден был четкий, ястребиный профиль, который я так хорошо знал, слегка согнутые плечи; видно было, как он склонялся над скрипкой, двигая смычком. И уж конечно не мечтательная мелодия итальянской арии и не сложные импровизации его собственного сочинения напели мне сквозь темноту этой черной зимней ночи:

Забыть ли старую любовьИ не грустить о ней?Забыть ли старую любовьИ дружбу прежних дней?[1]

Должно быть, в глаз мне залетела снежинка, потому что, когда я обернулся, фонарь, освещающий пустынное пространство Бейкер-стрит, был как-то странно расплывчат.

* * *

Итак, моя задача выполнена. Все записи сложены в черную металлическую коробку для бумаг, где они хранились долгие годы, и в последний раз я окунаю перо в чернильницу.

Через окно, выходящее на скромную лужайку нашего загородного дома, я вижу Шерлока Холмса, который бродит между своими ульями. Его волосы совершенно белы, но его длинный, тонкий стан все так же гибок, а на щеках его играет здоровый румянец, который наложила на них мать-природа — ее наполненный запахом клевера ветерок, разносящий дыхание моря среди тихих долин Сассекса.

Жизнь наша близится к концу, и исчезают, забываются навсегда старые лица и прежние места. И все-таки когда я откидываюсь в кресле и закрываю глаза, то на какое-то мгновение всплывает прошлое, заслоняя настоящее, и я вижу перед собой желтые туманы на Бейкер-стрит и слышу голос самого лучшего и мудрого человека, которого я когда-либо знал:

— Вперед, Уотсон, за дело!

вернуться

1

Бернc Р. Застольная. Пер. С. Маршака.