Карьера Никодима Дызмы - Доленга-Мостович Тадеуш - Страница 20

Он ждал его с самого утра, звонил даже несколько раз по телефону, но из квартиры ему неизменно отвечали, что хозяин еще не проснулся.

Вот почему, когда около двух часов дня Уляницкий показался наконец в дверях зеленого кабинета, Яшунский накинулся на него:

— Ошалел ты, что ли? Заливаешь по ночам, а тут земля горит под ногами.

— Сперва, пожалуй, не мешает поздороваться, — заметил усач.

— Ну, здравствуй, — буркнул министр. Уляницкий устроился в кресле и закурил папиросу.

Заложив руки в карманы, Яшунский принялся большими шагами ходить взад и вперед по кабинету.

— Ты подписал договор на выгодных условиях. Поздравляю, — прогудел Уляницкий.

— Не с чем, — сухо ответил министр, — вероятно, это предпоследняя бумага, которую я подписал вообще.

— Почему предпоследняя?

— Потому что последней будет прошение об отставке.

— Никодима Дызму знаешь? — спросил, помолчав, Уляницкий.

— Знаю. Тот самый, который Терковского осадил. Какое это имеет отношение к делу?

— Я пил с ним сегодня всю ночь. Вот уже несколько дней пью с ним.

Яшунский пожал плечами:

— Тем хуже.

— Наоборот, тем лучше.

— Ну, какого черта!.. Говори яснее! Мне сейчас не до шарад!

— Так вот, беседовали мы с ним о кризисе. Я ему сказал, что дело дрянь и ждать улучшения не приходится. Выхода нет, говорю ему. А Никодим на это: «Есть выход — государство должно скупить запасы хлеба».

Уляницкий замолк и посмотрел министру в глаза. Тот плечами только пожал:

— Государство должно скупить хлеб?

— Да, да!

— Вздор! У государства нет денег.

— Постой, постой, я ему то же самое, а он мне: «Деньги? Денег не надо».

— Как так? — удивился Яшунский.

— Слушай. Нечто необыкновенное. Я рот разинул. Счастье, что все были пьяны в дым и никто не слышал.

— Ну, говори же!

— Так слушай! Денег не надо, не в них, говорит, дело. Государство может выпустить облигации. На сто, на двести миллионов злотых. Платить облигациями — и крышка. Четырехпроцентные облигации на шестилетний срок. За шесть лет благоприятная ситуация создастся по крайней мере раз, тогда хлеб продадим у себя дома или за границу — и делу конец.

— Постой, постой, — прервал его министр, — мысль неплохая.

— Неплохая? Гениальная!

— Ну, дальше.

— Башка у Дызмы, скажу тебе, варит здорово. От этого, говорит, огромные выгоды. Во-первых, стабилизация цен, во-вторых, увеличение денежного обращения. Таким путем государство выбрасывает в обращение сто — двести миллионов злотых, потому что облигации будут не именные и тем самым заменят наличные деньги. Понимаешь? Начинаю расспрашивать о подробностях, он говорит: «Я не специалист». Хочет рассказать обо всем тебе.

— Мне?

— Ну да, тебе. Он к тебе питает симпатию.

— Постой-ка, значит, суть дела сводится…

Уляницкий повторил свой разговор с Дызмой, изложил весь план, проиллюстрировал его цифрами. Он так увлекся проектом, что был уже готов позвать машинистку и продиктовать ей заметку для печати. Но более хладнокровный Яшунский удержал его. — Вопрос надо всесторонне обсудить, продумать, проработать. Ему тоже казалось, что идея замечательная. Но такого дела не сделаешь впопыхах.

— Прежде всего — абсолютная тайна. А во-вторых, надо еще поговорить с этим Дызмой.

— Могу хоть сейчас позвонить ему.

— Он пока что в Варшаве?

— А как же. Остановился в Европейской. Приехал кутнуть.

Министр удивился:

— Что ты говоришь? Не похож на кутилу. Насколько я его помню, это скорей тип сильного человека. У таких людей бывают способности вождя, организатора… Главным образом организатора.

— Золотая башка, — убежденно поддержал приятеля Уляницкий.

— Ну, и свой человек. Ах, если б удалось! Тогда клика Терковского получила бы по рукам. А я? То есть я хочу сказать: а мы? Ты понимаешь, Ясь?

— Еще бы…

Было решено сегодня же вечером устроить совещание с Дызмой. Министр, нацарапав несколько слов на своей визитной карточке, послал за Дызмой в Европейскую. Когда принесли письмо, Никодим только еще проснулся. Времени у него как раз хватило для того, чтоб одеться и не спеша пообедать. До министерства было всего несколько минут ходьбы, и Никодим, глянув на карманные часы, отправился туда пешком. Когда на его звонок открылась дверь, швейцар, хмуро глянув на Дызму, бросил;

— Вам чего? Канцелярия уже закрыта.

— Тише! Тише! — высокомерно прошипел Дызма. — Я к министру Яшунскому.

Швейцар изогнулся в поклоне:

— Покорнейше прошу меня извинить. Министр вместе с паном Уляницким ждут вас в кабинете.

Он заботливо снял с Дызмы пальто.

— Разрешите проводить… Это здесь, во втором этаже.

Никодим не успел еще до конца осознать всей значительности факта: через минуту он будет беседовать с министром; то, что при выезде из Коборова казалось совершенно неправдоподобным, теперь принимало реальные очертания, претворялось в жизнь. Бег событий уносил Дызму с собой, словно поток. Он это ощущал, но суть явлений постичь не мог, не мог объяснить, почему это случилось именно с ним, Никодимом Дызмой.

Получив приглашение, он сразу догадался, что речь пойдет о выпуске хлебных облигаций, о том самом плане Куницкого, который с таким восторгом принял Уляницкий. Больше всего Никодим опасался, что министр станет его расспрашивать о подробностях. Надо быть настороже! Самое главное — придерживаться того метода, который давал до сих пор на практике самые лучшие результаты: говорить поменьше.

Уляницкий и Яшунский радушно встретили Дызму.

Поскольку Дызма и Уляницкий были на ты, сразу создалась дружественная атмосфера. Яшунский начал с комплиментов, напомнил Никодиму банкет 15 июля и инцидент с Терковским.

— Еще тогда я вам так и сказал: будь у нас в стране побольше таких людей, как вы, дела шли бы у нас великолепно. Да, не сомневаюсь, что великолепно.

— Вряд ли я заслужил…

— Никодим, не прикидывайся скромником! — весело прогремел Уляницкий.

Заговорили о хлебных облигациях. Дызма очутился под перекрестным огнем вопросов. Правда, оба сановника предупредили его, что в сельском хозяйстве смыслят мало, тем не менее Дызма был очень осторожен и все время опасался, как бы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Но его выручила хорошая память: припоминая понемногу, он сумел повторить почти все, что сказал ему Куницкий. На всякий случай добавил и то, что слышал о «своем» проекте от Уляницкого.

Яшунский был в восторге и потирал руки. Стало уже темнеть. Зажигая лампу, министр игриво улыбнулся:

— Ну, дорогой пан Дызма, не могу, откровенно говоря, назвать вас златоустом, но голова у вас на месте. Стало быть, все в порядке. Имейте в виду — строжайшая тайна! На время. Потому что еще много предстоит поработать. Ясь подготовит проект закона, это пойдет в экономический комитет кабинета министров, а я завтра поговорю с премьером. Единственная трудность, которую я предвижу, это вопрос со складами. О постройке новых не может быть и речи. Кредитов мы не получим. Впрочем, главная трудность даже не в этом. Во всяком случае, пан Никодим, реализация вашего замечательного проекта без вас не обойдется, можете быть уверены.

— Разумеется, — прогудел бас Уляницкого.

— Вы не откажетесь сотрудничать с правительством? Можно на вас рассчитывать?

Дызма почесал затылок:

— Почему же, можно…

— Благодарю вас от всего сердца. С моей точки зрения, главное — это кто занят тем или иным делом. Вопрос личности!

Яшунский запер ящики письменного стола. Уляницкий позвонил швейцару.

Никодиму пришло в голову, что настал подходящий момент исполнить просьбу Куницкого.

— Пан министр, — начал он, — и у меня есть свои заботы.

— Да? К вашим услугам. — И министр с любопытством глянул на Дызму.

— Вот в чем дело… В гродненской дирекции казенных лесов сидит некто Ольшевский. Этот Ольшевский все время делает пакости коборовской лесопильне… Он ненавидит Куницкого и поэтому все уменьшает этот… ну, как его… контингент дерева из казенных лесов…