Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812 - Мэхэн Альфред Тайер - Страница 71

Поворот в настроении правительства был очень велик, о чем свидетельствовала и щедрая раздача наград. Испанский флот до тех пор был пугалом – хотя и призрачным, но все-таки очень большим. Теперь же завеса, скрывавшая его гнилость, была сорвана, и в то же самое время перед нацией, боявшейся, что у нее нет хороших флотоводцев, ярко обрисовались величественные и блестящие фигуры Джервиса и Нельсона. Тщетно старалась оппозиция, действуя в чисто мятежном духе, отвратить взоры граждан от блестящих подвигов воинов на несостоятельность, обнаруженную правительством, которое противопоставило пятнадцать своих кораблей двадцати семи кораблям противника. Думающие люди понимали, что администрация не могла нести ответственность ни за возвращение в Англию перед рождественскими праздниками эскадры Манна, никем на это не уполномоченного, ни за необыкновенное стечение несчастных случайностей, вследствие которых пять или даже более кораблей Средиземноморского флота были в короткое время выведены из строя. Они видели также, что никакое популярное правительство не решилось бы заместить корабли Манна до тех пор, пока не решена была положенная тогда на весы судьба Ирландии. Но большая часть людей, стоявших в оппозиции, не давала себе труда думать. Для них было достаточно, что пятнадцать британских кораблей врезались во флот из двадцати семи неприятельских, овладели четырьмя сильнейшими из них, увели их и нанесли серьезные поражения остальным; с них было довольно узнать, что команда 74-пушечного британского корабля, предводительствуемая человеком, которого до тех пор еще мало кто знал из людей, не принадлежавших к личному составу флота, взяла в рукопашном бою сначала 80-пу-шечный испанский корабль, а затем другой – 112-пушечный. С такими людьми во главе флота и с Питтом у кормила правления они благодарили Бога и набрались мужества. Философствование часто бесполезно; но все-таки нельзя не сказать, что трудно представить себе, как перенесла бы Великобритания угрожавший ей тогда кризис народных мятежей, в апогее своих других затруднений, если бы она не освобождена была от страха перед испанским флотом и если бы ей не дана была надежда на лучших начальников морских сил. Основательность этой надежды подтвердилась фактами. Сент-Винсентской битвой начался ряд побед и подвигов, которые повергли в незаслуженное забвение великие деяния, совершенные флотом в предшествовавшие годы.

После упомянутой сейчас битвы испанский флот ушел в Кадис, а Джервис возвратился в Лиссабон для приведения в порядок своих кораблей. 31 марта, получив подкрепления, он вышел из Лиссабона с эскадрой в двадцать один линейный корабль и крейсировал в течение шести недель близ Кадиса, где стояли двадцать шесть испанских кораблей того же класса. Затем эскадра его заняла позиции на якоре для долгой блокады этого города и оставалась там, с небольшим перерывом, два года – до мая 1799 года, когда успешный выход из Бреста адмирала Брюи заставил ее снять блокаду, чем испанцам была дана возможность выйти из Кадиса. Эта утомительная стоянка настороже перед неприятельским портом небогата событиями, интересными в военном отношении. Однако бремя тревог и забот адмирала утяжелялось еще тем мятежным настроением среди корабельных команд, которое господствовало в течение всего рассматриваемого периода и восторжествовало временно во флотах Канала и Северного моря, но было подавлено Джервисом, благодаря его неослабной бдительности, на которую немногие, кроме него, были способны. Это брожение, неоднократно вспыхивавшее и каждый раз гасившееся его неутомимой энергией, постоянно возобновлялось свежими кораблями, присылавшимися из Англии, под командой офицеров, уступавших в выдержке командирам кораблей его эскадры и укомплектованными матросами, еще не познавшими на своем опыте той непреклонной воли, которую они старались сломить. Наказания следовали за наказаниями, но ни разу не упало мужество старого адмирала и ни разу не была поколеблена его решимость. Матросу и офицеру одинаково дано было почувствовать, что пока его флаг развевался, его власть должна была господствовать. При такой поддержке офицеры оказывались чуждыми той слабости, которая слишком часто проявлялась ими в отечественных портах. Вероятно также, что сильное ядро поддержки существовало и среди самих команд, сражавшихся под Сент-Винсентом, благодаря чувствам их восторженного уважения к своему флагману, Нельсону, Колингвуду, Трубриджу, Сомарецу и другим, которые там отличились.

Пока вышеописанные нами события происходили на море, от эвакуации Корсики до Сент-Винсентской битвы, Бонапарт в Италии все еще удерживал свои войска по течению реки Адидже и продолжал блокаду Мантуи. Его положение было по существу оборонительным. Энергия и проницательность, с какими он перешел в наступление в момент, когда неприятель спустился с Тироля для нападения на него, и блестящий характер его побед затемняют для большинства тот факт, что в действительности он долго вынужден был ограничиваться обороной, сохраняя, вопреки различным препятствиям, уже сделанные ранее завоевания и не мог предпринять ничего до тех пор, пока не пала Мантуя. Лавры его под Кастильоне, Арколе, Риволи скрывают эту критическую черту его положения и являвшееся следствием последнего серьезное значение британского присутствия флота в Средиземном море. Флот Англии ободрял действия Неаполитанского королевства и папу, настроенных явно враждебно по отношению к Франции. Ничто уступавшее энергии и гению Бонапарта не могло бы успешно бороться с таким положением, и его письма выдают опасение, что содействие противникам со стороны упомянутого флота не сделало этих опасностей в тылу его армии слишком большими даже для него. Когда Мантуя сдалась на капитуляцию 2 февраля, Бонапарт обратился сначала против папы, которого обвинил в нарушении перемирия, заключенного в предшествовавшем июне. Его Святейшество сейчас же покорился и 19 февраля подписал мир, отказавшись от своих прав на северные провинции – Болонью, Феррару и Романью – и уступил Франции до конца войны Анкону – хороший порт в Адриатическом море.