Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович - Страница 126

126

– Пьем, боярин!

– За благоверных царевичей и великих князей Алексия Алексиевича, Феодора и Симеона пьем!

– Пьем, боярин Василей!

Пили за царевен, поименно перебирая всех, за теток царских и царицыну родню – за Милославских и Стрешневых. Пили водку, ренское, романею…

Языки гостей развязались. Многое, накопленное про себя, изливали вслух. Воевода захмелел. Взгляд его, переходивший из тусклого в зоркий, теперь потух. Кто-то кричал через стол:

– Кольца в матицах, боярин, да верви дыбные ты посни-ма-ал!

– Хе-хе-хе…

– Верви не для ва-а-с! Они своевольство холопей моих обуздывают!

– То-о… ве-до-мо-о!

– С чем гнал к тебе московской гонец?

– Воздать поклон от сы-на-а!

– Буту-р-ли-ин, ты бе-е-с… хитрость бесова-а твоя-я.

– Спаси бо-ог! Грехов на мне-е не-ет… свое-е-вольство, соседи-и!

– Мы с тобой пируем, боярин, а гляди – твои холопи ножи точу-у-т?!

– Со своевольниками, сосе-ди-и, скоро расправлюсь,

– Лжет боярин!

– Лжешь! А Дом-ка-а?!

– Хо-о! До Домки руки твои не дойдут!

Воевода пьяным, тусклым взором окинул горницу. Домки не было.

– Любишь Домку-у пуще всякой правды-ы… хо-хо-о-о!

– Домка, соседи, на сра-мной телеге будет первой головой!

– Ужели Москве дашь До-о-мку-у? – Дам, и ско-о-ро дам!

– Тогда, Бутурлин, боярин, все мы заедино челобитчики твои…

– Челобит-чики-и у великого госу-даря-а!

– На днях сих, соседи, До-омку шлю!

За маленькой дверкой спальни, слыша свое имя, остановилась Домка. Из спальни боярина шли лестницы на поварню, в подклеты и конюшни, а также на случай опасности и дверь в сад.

Подслушав, что кричал о ней воевода, Домка похолодела и чуть не уронила из сильных рук тяжелую серебряную мису с кушаньем.

«Делала, как Сенька учил… боялась – надо делать смелее, и все!» – мелькнуло у нее в голове.

Дворецкий разливал вино, бойко подносил гостям. Принесенное Домкой кушанье торопливо рыл на серебряные тарелки лопаточкой из мисы. Домка вино и то, что приносила, молча ставила в углу на дубовый обширный стол. Дворецкий, беря от нее принесенную мису, сказал:

– Сам я вина не пью, не пробую, а ты не сплошись, баба, берегись дать вина из бочек, кои в углу собинно стоят, – зелье в ем!… Оно не этим гостям поноровлено, а ворогам воеводским…

– Знаю, дедушко, цежу из висячих.

– Я потому – што зело скоро хмелеют гости… и наш как в мале уме стал.

– Мир у их седни с воеводой… пьют на радостях. Ты без меня управишься ли? За поварятами гляну да двор огляжу.

– Поди, поди… управлю един! Пить стали как бы и не гораздо.

Еще раньше Домка улучила время, вызвала в подклет трех бойких холопов, двое из них были раскованы, выпущены из приказной избы, а третий – бывалый с Домкой на грабежах.

– Тое вино, парни, несите стрельцам! Воевода сказал:

«Пейте, начальников над нами седни нет…» У воеводы нынче пир на радость всем…

Домка отпустила три больших бочонка и еще на три указала:

– А эти три дайте, когда то кончат. Один бочонок стрельцам, два сторожам – в тюрьму.

– Спроворим, могнуть единожды, Домна Матвевна! Теперь, сказавшись дворецкому, Домка накинула на плечи сверх саяна киндяшный кафтан, вышла на двор проверить задуманное… В сизом сумраке двора в углу не то храпели люди, не то кони хрустели овсом у колод.

«Добро и то, што помещичьи кони не в конюшне…» – подумала она.

В углу двора – густые, помутневшие в тумане хмельники. За ними у тына шумят и маячат на водянистом фоне неба вершинами вековые деревья. Оттуда навстречу Домке двинулся, шаркая по песку посохом, черный монах. Подойдя, переждав шум деревьев, сказал тихо:

– Домна!

Домка не узнала голоса, вздрогнула. Он прибавил:

– Петля с нашей шеи пала… Вглядевшись, Домка поняла:

– Ой, Семка, дрожу вся и… делаю…

– Делай, как зачала… Стрельцы спят… остойся, услышишь храп…

– Ох, то еще не все!

– Карабины с них снял – кинул в яму за тын… пистоли, сабли в углу у хмельника, нашим пойдут…

– Стрельцы ладно, сторожа как?

– Холопи, Кои уйдут с нами, мне довели, что сторожа, как и стрельцы, пьяны…

– Спеши, Семка! Помеха кая есть?

– Убрать надо пуще стрелецкого десятника – злой пес, не пьет вина… Домна, а наверху что?

– В терему мертвецы, кроме дворецкого… Помни: кого рыну с лестницы – кончай!

– Уберем! Ночь пала лучше не надо – с розлива туманов тьма…

– К тюрьме, Семка! Видеть хочу, што там.

Из загрязненного тюремного рва подымались тинные запахи. Смутно и хмуро кругом. Впереди Домка, сзади высокий черный с посохом перешли мост, пролезли в черные мало открытые ворота. Близ ворот в густом сумраке, без единого огня, караульная изба бубнила пьяным говором. Кто-то пел:

Ходи изба, ходи печь!А старухе негде лечь …

В сенях избы слышался строгий окрик:

– Не петь, пьяные черти! Эй, стрелю!

Перед дверями тюрьмы на корточках богорадной сторож возился с фонарем, ворчал;

– Кой бес, прости владыко прегрешение, фонарь сбил? Двор да тюрьма в тьме утопли.

– Дедушко, а ты бы сторожей помочь звал…

– Хто тут? Ты, Матвевна? Сторожа, матку их пинком, забражничали, а как? – не пойму… Языки деревянны, зрак тупой…

– Да… поваренок доводил мне – стрельцы вино с подклета брали…

– Мы-то с тобой, Матвевна, моргали чего? Кому верит воевода? Тебе да мне!…

– Некогда мне – я с гостями наверху!

– Не ведаю вины, а с меня сыщут… Дай бог, штоб нонешной пир нам кнута на спину не припас…

Сенька медленно подошел.

– Тут кто черной с дубиной?

– Аз иеромонах смиренной… Не дубина, сын мой, – посох… обитель благословила им…

– Я не благословляю? Ставь к стене. Пошто идешь?

– Его, дедушка, веду я… У тебя старцы есть, так один лежит при конце живота… Сказали…

– Утром зрел – и будто оба целы были.

– А заодно довести пришла… проведала я через холопов – из тюрьмы старцев с подоконья лаз роют!

– Ой, Матвевна, такое статошно… погнило с окон, и окна вросли. Думал уж я… Пойти глянуть неотложно… Огню надо. Э-эй, власть, неси-ко свет да ходи со мной и ты, оружной, эй!

– Слышу!

С зажженным факелом в левой руке, с пистолетом в правой из распахнутых дверей караульной избы вышел стрелецкий десятник. Поблескивая выпуклыми глазами, тряся бородой, громко и сердито говорил:

– Сменить тебя надо! Стар ты – не назришь своих слуг и грозы на них, не держишь. Меня задержали дела в приказной избе, а ты распустил всех и не ведаешь, кой черт опоил весь караул? Своих в бока пинал – не встают, а твои с ног валятца.

– Воевода, робятко, сказывают, указал пить!

– Воруют! Лгут!… Пошто идешь в тюрьму, патрахель?

– Старца напутствовать… лежит – позвали. – Дай, богорадной, я отопру!

– А не, робятко, сам я с ключами… сам!

– Хорошо, сидельцы смирны, а то бы городовых стрельцов звать пришлось…

Богорадной отпер тюрьму.

– Идем… они меня знают, завее один хожу! Домка сказала:

– Так, дедушко, проведай ладом, мне потом скажи, а я пойду.

– Поди, баба, мы без тебя…

Когда Домка ушла, десятник поглядел ей вслед:

– Кругом шиши… Людишки што ни день шатки… воевода свое думает и не бережетца… Я бы и эту воеводину слугу нынче припек, уж не она ли заводчица?

– Гляди под ноги, служилой, порог худой… Она у воеводы первая, зря клеплешь…

– Пущай первая… а как завтра здынетца воевода, идем к ему да кого надо возьмем на пытку!

– Свети-ко! Сенцы погнили, мост дырявой…

– Знаю, у него палачей нет, так я из стрельцов подберу. Заводчика, хто опоил службу, сыскать надо!…

– Дай огню! Еще замок да замет сымем…

В тюрьму вошли трое – Сенька впереди, богорадной за ним и третьим в шапке с заломленным шлыком, с огнем в руке десятник. Десятник, нахмурясь, водил глазами по сумрачным лицам сидельцев, кричал, тряся бородой и поблескивая дулом пистолета: