Двойная игра - Карасимеонов Александр - Страница 45

До сих пор в характеристике Зорницы Стойновой не было почти ни одного темного пятнышка. И хотя в ее поведении по отношению к дочери Борисова есть элемент интриганства, не стоит, пожалуй, осуждать Зорницу: она боролась за свое счастье и счастье другого человека, хотела свить свое гнездо, выйти за него замуж, родить ребенка. Во имя высокой цели она, правда, воспользовалась не слишком честными средствами: попросила Патронева увести девушку с поля, где она, одинокая женщина, стремящаяся создать семью, вела свою игру. Впрочем, заговора не получилось бы, если бы Патронев и Зорница не были когда-то в близких отношениях. (При необходимости нетрудно установить, когда именно). Патронев выразился достаточно ясно. Возможно, это была очередная попытка Зорницы устроить свою жизнь… Попытка не увенчалась успехом, но их роман закончился без конфликта. Иначе Зорница не возложила бы на старого друга такую деликатную миссию: завлечь в любовные сети Еву, беззащитное существо, жившее в изолированном мирке исключительной материальной обеспеченности и полного отсутствия душевного тепла… Обе эти женщины одинаково стремились опереться на Ангела Борисова. И для той, и для другой Ангел был человеком, который способен создать семейный очаг. Для одной – как отец, для другой – как муж.

Давнее знакомство Зорницы с Патроневым и просьба убрать девчонку с дороги – взаимосвязанные обстоятельства, которые, конечно же, должны были отсутствовать в ее версии событий в Созополе. Вполне извинительна деликатность, которую Зорница проявляет по отношению к себе. Если указать ей на то, что она умолчала об этих фактах, она наверняка воспримет это спокойно и не станет их отрицать.

Итак, в то самое время, когда следствие подходило к концу, когда прояснилось, кто главные действующие лица в трагедии Борисова, я без особых на то оснований вернулся к Зорнице Стойновой. Как можно заметить, в факты, относящиеся к ней и казавшиеся точными, постепенно вносились вроде бы незначительные поправки, придававшие, однако, всему происшедшему некоторую неопределенность, отчего мне стало казаться, будто я ступаю по зыбучим пескам. Тут я поймал себя на том, что пытаюсь приуменьшить значение маленькой лжи, к которой прибегла Зорница. Целый ряд умолчаний. Так, забыла кое о чем. Она же не утверждала, что не была знакома с Патроневым, а просто не упомянула об этом, как и о своей просьбе заняться дочерью Борисова и вмешаться тем самым в ее игру с Ангелом (или против него?). Но, сказал я себе, это еще не значит, что надо оправдывать ее поступок.

Эта красивая женщина умело, но, возможно, без умысла пользуется своими женскими чарами. А я не был, да и не желал быть фанатичным сыщиком, которому чужда красота. Неужели моя профессия требует отказа от нормального восприятия жизни? Неужели я должен превращаться в нравственного урода, который лицемерно заставляет себя отворачиваться от всего прекрасного в мире?

Словом, я устыдился плохих мыслей о Зорнице. Красивая здоровая женщина, умная, трудолюбивая. Что касается порядочности, то еще вопрос, можно ли заговор против Борисова и его дочери, в который она вовлекла Патронева, считать достаточным доказательством непорядочности.

Поэтому первое, что я решил сделать, явившись утром – это еще раз посетить квартиру возле Третьей градской больницы. К деловым соображениям прибавлялось и предвкушение того, что я приятно проведу там время. Был у меня, однако, и формальный предлог – я должен был уведомить Зорницу, что Патронев не сможет, как он пригрозил, навестить ее в течение нескольких лет. Словом, я должен был успокоить ее.

Буквально за минуту до моего ухода мне позвонила Неда. По голосу я догадался об ее настроении, уловив в нем нотки нерешительности и даже неприязни.

– Ева у меня в подвале, – сказала она. – Я бросила ее ненадолго, хотя ее ни в коем случае нельзя оставлять одну. Мне надо сказать тебе нечто очень важное. Во-первых, у нее совершенно нет денег. Во-вторых, ее отец за несколько дней до… ты сам понимаешь до чего, предлагал ей поехать в туристскую поездку в Испанию, показывал сберкнижку, на которой было несколько тысяч левов. Она точно не знает сколько, но много денег. Теперь ей нужны эти деньги, потому что надо же ей на что-то жить! Верните ей сберкнижку!

И замолчала в ожидании моего ответа.

– Только и всего? – спросил я.

– Разве этого мало?

– Где и когда?

– Что?

– Увидимся.

– Я зубрю, следовательно, не вылезаю из подвала.

– А финн?

– Вчера улетел. В двадцать два ноль-ноль. Самолетом компании «Эр Франс». Как будто тебя это очень интересует!

Перебрасываясь с Недой ничего не значащими фразами, я соображал, где же сберкнижка Борисова. Никакой сберкнижки мы не находили.

– Не понимаю, – сказал я, – почему Ева отказалась поехать в Испанию?

– Прекрасно понимаешь! Не могла она взять эти деньги, ведь от нее хотели откупиться…

– А теперь они ей срочно понадобились. Она не очень последовательна.

– Требуешь последовательности от голодного? Она есть хочет, а не разъезжать по Испании.

– Он предлагал им поехать вместе или купить путевку только ей?

– Не знаю подробностей. И не желаю знать.

– Хорошо, Неда, – сказал я миролюбиво, – не сердись. Дело в том, что никакой сберкнижки мы не обнаружили. Заставь ее пойти в сберкассу. Там объяснят, как она может получить его вклад. И если можешь, пригласи ее вечером к себе, я приду к семи. Мне нужно ее увидеть, но так, чтобы это получилось случайно. Не говори ей, что я приду.

– Я в твои игры не играю. Вечером она будет у меня, но изображать ничего не стану. Вот так.

– Как хочешь, – сказал я, – до вечера.