Видеозапись - Нилин Александр Павлович - Страница 30

Но контраргументов высказанному бывшим моим соседом – олимпийским чемпионом пока не нахожу…

Мой приятель, уже упомянутый выше Анатолий Михайлович Пинчук, объясняя однажды разницу между двумя знаменитыми баскетболистами – однофамильцами Александром и Сергеем Беловыми, назвал одного великим игроком, а другого – великим спортсменом.

Пожалуй, что в случае с Агеевым и Лагутиным расстановка сил повторилась…

7

…Нет, на этот раз Агеев не надеялся легко отделаться. Он готов был к самому худшему. Пошутил: «Узнал, что с Борисом жребий свел, бельишко чистое надел». Физическое состояние европейского чемпиона, единолично поднимавшего на сцене Зеленого театра Парка культуры и отдыха флаг спартакиадных соревнований боксеров, было очень неважным – никак не мог согнать вес. Хоть снимайся, как говорят боксеры, – отказывайся от участия. Агеев утверждал потом, что, если бы не Лагутин, а кто другой, он наверняка бы и снялся. А так – зто было невозможно. Из-за чемпионского престижа? Из принципа прежде всего.

Но ничего хорошего для себя от боя с Лагутиным он не ждал – вот и переоделся во все чистое, как матрос при штормовой погоде или перед сражением.

Накануне мы договорились с Николовым, что утреннюю часть соревнований пишу я, а вечернюю, более представительную, – он. Но с утра выяснилось, что вечером ему надо идти на день рождения к кому-то или еще куда-то, не помню. И мы поменялись.

Такую встречу, как Агеев – Лагутин, конечно, назначили на вечер…

И был затем бесконечный день, проведенный с Агеевым, день, ничем не напоминающий другие дни нашего знакомства: ни предыдущие, ни последующие.

Не знаю, согласуется ли мое поведение в тот день с профессиональной этикой.

И не думаю, что было в нем что-нибудь от излишней журналистской назойливости, оправдываемой потом интересом, действительно существующим интересом читателя к тайнам бытия заметных людей.

Да и не было ведь никакой тайны – Агеев вроде бы и не пытался скрыть своего состояния, если появился возле Зеленого театра с самого утра. Неужели бы не нашлось для него местечка поуединеннее? А он выбрал сознательно многолюдный субботний парк – и готов был до самого вечера быть среди гуляющих толп в одиночестве. Не сидеть, не лежать с книжкой, не спать, а ходить вот так мимо пруда с лебедями и пивного бара, мимо аттракционов с жаждущими острых ощущений, мимо смеющихся, беззаботных лиц людей, в общем, похожих на тех веселых товарищей, с кем проводил он затянувшиеся в его, конечно, положении досуги и слишком уж обильные застолья, за которые и расплачивался теперь и слабостью, и нарастающей тревогой перед неумолимо надвигающимся вечером. Со мной он столкнулся в парке случайно – и я не знал, куда себя деть в ожидании вечера: утренние дары не интересовали меня без надобности для газеты. Вечером же я должен был проявить все свое журналистское беспристрастие, рецензируя бой Агеева с Лагутиным. И вот на тебе – встретил в парке Виктора и гуляю, беседую с ним у всех на виду…

Я уже знал будни «Торпедо», предыгровое состояние футболистов, замедленность движений, подавляющую приступы суеты, лихорадочной суеты, которую нельзя допустить до себя, нарочитую заторможенность, в которой лучше ощущаешь, слышишь себя – какой ты сейчас внутри? Отрешенность от собеседника и одновременная необходимость в нем, чтобы преждевременная сосредоточенность не тяготила, не томила, не мотала душу…

Но с Агеевым был все же особый случай. Он, казалось, лишен был всякой поддержки. Так, скорее всего, и должно случаться с людьми его типа. Из тесноты, из плотности общения – в одиночество Робинзона. Короткое, но непременное – перед тем как выйти на открытый со всех сторон и всем ветрам и оценкам ринг.

Коньков, как и всегда на ответственных соревнованиях, реферировал. Другой тренер – Юрий Радоняк – работал с московской командой, а Виктор на Спартакиаде представлял Россию. В российской же команде Агеев слишком уж независимо держался, и это воспринималось как самонадеянность забалованного восторгами чемпиона.

Когда после долгого хождения по парку мы подошли к Зеленому театру, нам повстречался тренер из Ленинграда (тренер Попенченко, уже закончившего боксерскую карьеру, но появлявшегося в тот день за кулисами соревнований: «Ну вот хорошо, за весом больше следить не надо, приду в последний день вас поздравлять от имени и по поручению…»). Он спросил Агеева: кто ему будет секундировать? «Не знаю, кто-нибудь будет, вот Саша в крайнем случае», – кивнул на меня Виктор, сохраняя свой привычный тон и в этой ситуации.

– А как Вадик? – поинтересовался теперь Агеев. Тяжеловес Вадим Емельянов – в ту пору с ним связывали большие надежды – был подопечным ленинградца.

– Отлично сегодня отработает. Как Агеев, – заверил тренер.

И мы обратно вернулись в парк. И опять долго бродили, незначаще беседуя…

Накануне, при открытии турнира, я был на сцене в нескольких шагах от окруженного официальными лицами Агеева, но не счел удобным к нему подойти – сейчас же не считал возможным отойти, оставить его одного. Мне передавалась невысказанная тревога, и сердце ныло.

– А я тебя видел вчера, – сказал Агеев. По обыкновению, он различал лица в толпе. Или же вчера ему очень уж не хотелось так сразу из тепла доброжелательности, из мира близко знакомых, расположенных к нему людей окунаться с головой в мир безжалостных испытаний, от которого он дал себе передышку, оказавшуюся такой несвоевременной…

Проблематично сейчас – по памяти, нашпигованной и пришпоренной различными соображениями и домыслами, пришедшими в более поздние времена, – протокольно мизансценировать вечер того дня: кто, когда и откуда появился.

Какие-то планы (неважно, общие или крупные) теперь друг с другом вроде как и не монтируются.

Но, может быть, в этой противоестественности состыковавшегося вдруг тогда – и своеобразие обстановки, в какой предпоследний раз встречались Агеев с Лагутиным?

Лагутин появился у служебного входа с объемистым светло-коричневым портфелем, как аспирант, непринужденно улыбающийся, открытый и приветливый, словно бы и не озабоченный предстоящим в уже наступившем вечере событием, едва ли не решающим для всей его дальнейшей жизни.

Владимир Юрзинов, нынешний второй тренер хоккейной сборной, а тогда игрок московского «Динамо» и студент факультета журналистики, пришел в Зеленый театр посмотреть, как работают спортивные репортеры – два наших опытных товарища готовили комментарий, основанный на беседах с любителями бокса.

Юрзинов и Лагутин обменялись приятельским рукопожатием.

– Валя жалела, что не сможет прийти, – сказал Юрзинов.

– А зачем на все это смотреть? – с интонацией, трудно передаваемой, но сразу расположившей меня к Лагутину, сказал противник Агеева. И мне обидно стало, что именно этим двум людям – кому-то одному из двух, вернее, – предстоит сегодня серьезное огорчение.

А до поединка еще оставалось время – и причудливая драматургия сегодняшнего вечера неожиданно для обоих соперников свела Агеева с Лагутиным до того, как вызвали их на ринг, хотя вряд ли хотели они в тот момент видеть друг друга.

Мы с Агеевым опять остались вдвоем, но совсем ненадолго – к Виктору подошел Королев. Он начал говорить чтото полагающееся к случаю. Однако Агеев не был бы Агеевым и здесь не созорничав.

– Кто, по-вашему, победит, Николай Федорович? – обычно перед боем боксеры не задают таких вопросов, не принято.

– Разные вы очень, – задумался Королев. – Ты, Витя, вертишься, как… сосиска…

– А если бы на улице подрались? – Агеев не стал дожидаться, пока Николай Федорович так же образно охарактеризует Лагутина.

Королев огорчился. Не привык он к несерьезному разговору перед боем – не нравился ему тон Виктора.

И вот тут-то и произошла незапланированная встреча – фотограф из «Огонька» подвел несколько ошеломленного бестактностью корреспондента Лагутина: «Вот вместе с Николаем Федоровичем и снимитесь».