Дагги-тиц - Крапивин Владислав Петрович - Страница 31

31

– Какой же он отец! Он у матери муж, он, конечно, хороший дядька, но… были и раньше…

Гвидон оглянулся на прикрытую дверь и посочувствовал:

– Глупый ты, Инки…

Инки обиделся всерьез:

– Если глупый, тогда чего ты… со мной…

Гвидон старательно растолковал:

– Глупый не в том смысле, что дурак, а в том, что не разбираешься в людях. И в себе…

Инки подумал и… больше обижаться не стал. Потому что и в самом деле, наверно, не очень-то разбирался. А Гвидон разрешил:

– Если разозлился за «глупого», тресни меня по башке… Хотя вообще-то друзей по башке не трескают. Особенно за справедливую критику.

Инки подумал опять. И…

– Гвидон… А ты по правде мой друг?

Гвидон помигал. Вздохнул.

– А кто, по-твоему? Двоюродная тетя?

У Инки затеплело внутри. От этакой сладковатой стыдливости и благодарности. Чтобы скрыть их, он пробормотал:

– Какая же тетя, если… мужского рода…

Гвидон взял со стола картонную коробку от купленной накануне настольной лампы (мать подарила ни с того ни с сего) и надел Инки на голову. Инки обрадованно завыл и вслепую замахал кулаками, стараясь ткнуть Гвидона по-боксерски. И один раз ткнул. Гвидон ухватил его поперек живота и уложил на постель. Оттуда слетел проснувшийся Альмиранте, замахнулся на Гвидона растопыренной лапой. Он не мог позволить, чтобы кто-то обижал его Инки. Хотя бы шутя…

В декабре клубу-театру «Штурманята» неожиданно вернули полуподвал. Зоя обрадованно рассказывала, что вмешались журналисты. Она, мол, обращалась в редакцию, но не думала, что будет прок, а прок все-таки получился, потому что пришел туда новый редактор, который решил, видимо, бороться за справедливость и где-то как-то «прижал» чиновников. Инки не очень понял, где, кто и как боролся во всей этой заварухе. Он думал главным образом о своей роли – котенка Оськи. И чем ближе премьера, тем сильнее начинал снова трусить. Полянка его успокаивала, но похоже, что трусила и сама.

В длинном помещении полуподвала, которое служило зрительным залом, все оказалось так, как было раньше. Ряды скамеек, дощатая сцена, сшитый из пестрых лоскутов занавес. Пришлось только заново тянуть кем-то оборванные провода и налаживать светильники и магнитофоны. Этим занимались главным образом Гвидон и Валерий да еще электрик из домоуправления Витя.

В комнатушках-мастерских сохранились инструменты. В комнатке побольше, которая называлась «кают-компания», – круглый стол и старенький электрокамин.

Гвидон светлел лицом, когда брался за работу. Знакомые вещи трогал, как любимых кошек. Может, ему казалось, что и Борис вернулся сюда и находится где-то неподалеку.

Портрет Бориса, сделанный из той самой увеличенной фотокарточки, повесили над камином…

В полуподвале стали появляться новые ребята. Вернее, новые только для Инки, а на самом деле из тех, кто занимались в клубе «Штурманята» раньше, но после гибели Бориса разбрелись. Ну, не были они в том «ядре», которое сохранилось вокруг Зои, кто их упрекнет? Их и не упрекали. Вернулись – вот и хорошо. Тем более что для пьесы «Бегство рыжей звезды» людей требовалось немало. Помощи отважных детсадовских малышей здесь было недостаточно…

Зоя, Гвидон и Валерий разогрели, «раскочегарили» движок «Глюкозы-бенц». Пятнисто-вишневая, блестящая старинными фарами и начищенными медными бамперами колымага под клеенчатым верхом проехала по окрестным улицам. Она вякала клаксоном с резиновой грушей, а храбрый Никитка, наряженный в клоунский костюм, кричал в микрофон:

– Почтенные зрители! В новогодние каникулы театр «Штурманята» дает новое представление! Назло всем врагам и на радость хорошим людям! Следите за рекламой!

Реклама была тут же, на машине, – нарисованный на холсте и закрепленный на двух жердях, над кабиной, плакат. На нем пестрели большущие буквы и фигура оранжевой растрепанной кошки. Такую же афишу, только написанную на фанере, поместили в сквере, который был напротив полуподвала. В этом чахлом садике стояли несколько берез, зябли вдоль загородок кустики и торчал из-под снега застывший фонтан с бетонным оленем, у которого давно обломался один рог. К оленю и привязали фанерный щит.

Рыжая намалеванная кошка с зелеными глазищами была совсем не похожа на Полянку-Беатриску. Но Полянка всем показывала на нее и говорила:

– Это я!

За такой вот ненастоящей (и даже немного жалобной) горделивостью она прятала страх перед премьерой. Потому что, сами понимаете, Беатриска – роль сложная. Это вам не стрекоза из басни и даже не Муха-Цокотуха…

Инки, Полянка и все другие «штурманята» боялись зря. Премьера прошла «на ура». Зрители были разные – от детсадовской малышни до взрослых жителей соседних домов, нескольких учителей и очкастого корреспондента «Брюсовского вестника». Но аплодировали одинаково…

Были, конечно, здесь и многие родители «актеров». Инкина мать не пришла (укатила в трехдневную командировку), а Егошин и Маргарита Леонтьевна появились и скромненько присели в последнем ряду. Сразу после спектакля они исчезли – наверно, чтобы не смущать Инки…

Инки не забыл ни одного словечка своей роли. Магнитофоны не подвели, и «фанера» (Никиткин голос во время Оськиных песен) сработала отлично. Инки даже показалось, что это именно его голос звучит из динамика над сценой…

Я здесь родился, мои здесь корни,Меня здесь любят дитя и дворник.Меня гоняет лишь пес-бродяга,Но до забора – всегда два шага.

Ух как лихо он прыгал на этот сколоченный из некрашеных досок забор – юркий котенок-мальчишка с черным клочкастым хвостом, в сизых трикотажных шортиках с клетчато-оранжевой заплатой на заду, в серо-полосатой порванной футболке, с треугольными суконными ушами над взлохмаченной головой! Прыгнет и сверху показывает язык лохматому неуклюжему псу Бурбону. То есть Ромке (и все хохочут!). Котенок или чертенок? Наверно, и то и другое… В его скачках, в похожих на танец разворотах, в отмахивании от рассерженного директора выставки и сторожей было что-то от давней «гамлетовской» пластики, от азарта прежних боев с черными злыми зарослями…

Нас вы не заманите в квартиры,Нас вы не накроете сетями!Даже полицейские мундирыКошки могут изодрать когтями!

Да, он опять спас Полянку. На этот раз от сытой неволи и скуки. От того, чтобы она развлекала всяких богатеев вроде Молочного!.. И они стояли у дощатого края сцены, взявшись за руки, чуть впереди остальных актеров. Мигали вспышки фотоаппаратов…

Вскоре в «Брюсовском вестнике» появилась фотография – Инки и Полянка в кошачьих костюмах. И заметка о спектакле. К Зое пришел директор школы Кирилл Алексеевич и попросил повторить постановку в актовом зале. Были каникулы, в школе работал зимний детский лагерь…

Ну что ж, повторили. И снова получилось прекрасно… А потом пошли к себе, в кают-компанию, и у включенного камина пили чай и пели про пароходик.

Конечно, за всем этим пряталась грустная мысль: «Вот если бы Борис был с нами или хотя бы просто видел все это?»

Однажды Полянка шепнула Инки:

– А может, и видит?

Инки понял ее. Помнил их разговор о бессмертных душах. Но что ответить, не знал, только тихо кивнул.

В кают-компании стояла небольшая искусственная елочка, мигали на ней цветные фонарики. В доме у Полянки тоже была елка, причем большая, со множеством лампочек, которые переливались и мерцали по-всякому – каждая гирлянда в своем режиме. Инки любил смотреть на них…

А дома у Инки елки не было. Он отчаянно воспротивился тому, чтобы ее ставили. Живую он не хотел, потому что это «убитое дерево». А про искусственные он услышал по телику, что они опасны для кошек. Те очень любят поедать пластмассовую хвою и потом страдают животами. Имели место даже смертельные случаи. Все, что чем-то грозило Альке, было для Инки совершенно неприемлемо. Хватит ему переживаний из-за бродяжничества этого шалопая, не хватало тому еще кишечных мук!