Как закалялась жесть - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 8

И шестеренки заклинило. Разговор сломался. Внезапно вспомнив о чем-то срочном, гостья подхватилась и убежала.

За порогом взревели моторы.

Хозяева «Недр» предпочитали не попадаться лишний раз на глаза новой знати.

Насчет правительства — была сущая правда. Пальцы Алика Егорова должны были достаться Первому заму Председателя Кабинета, курирующему блок социальных сношений.

Заказчик входил в число восьми государственных деятелей, подлежащих обязательной охране. Это, знаете ли, уровень. Чтобы не нервировать Управление охраны, и здраво рассудив, что в некоторых делах лучше обойтись без вооруженного эскорта, Первый зам прислал вместо себя доверенное лицо.

— Помощник, — представился вошедший.

Было в нем что-то от сторожевого пса — то ли взгляд, то ли манера принюхиваться. Плюс галстук, больше похожий на ошейник. Короче, холуй высокого полета.

Контейнер был упакован, обвязан и запечатан. Холуй забрал его, положил на стол банковскую квитанцию и пошел на выход.

— Мы же договаривались, оплата только при получении второй порции! — запоздало среагировала Эвглена Теодоровна. — Только если груз понравится!

Посетитель не снизошел до ответа. Хозяйка поспешила следом.

— Передайте вашему шефу, что груз нужно использовать сразу, как только вы его доставите, — суетилась она. — Иначе никакого толку не будет…

Холуй сел за руль черного родстера и был таков.

Кроме слова «помощник» он не произнес больше ничего. Ни слова. Ни звука.

Елена приводила операционную в порядок. Собрала и дезинфицировала инструменты, вымыла стол (водой и хлорамином), после чего занялась полом.

Из палаты доносились выстрелы и вопли — это Старый смотрел телевизор. «Старым» Елена нарекла отчима. «Папой» язык не поворачивался назвать, хотя, если честно, изредка накатывало что-то — не к этому чужому человеку, а вообще. Беспричинная тоска, безадресная нежность… отвратительная смесь!

Папа… Кто он? Где он? Не могла же мать его тоже… как их всех?!

Что касается отчима, то в глаза Елена его никогда не звала «старым». Только при матери или мысленно. Она старалась к уроду вовсе не обращаться. Впрочем, относилась к нему с уважением. Не трус, не истерик — в отличие от большинства. Его всегда интересно послушать…

Но вот вопрос: зачем он заглядывал в операционную — в самый разгар работы? С пустым разговором, лишенным всякого смысла. И долго ли стоял под дверью?

Послышался характерный звук — словно мягкой щеткой по полу проехались. Елена напряглась.

Урод полз по коридору.

— Атас! Отцепляй трос, мяч лопнет! Тихо, сейчас рванет… Отойди от края, ёпс… Земля надвигается!..

Алик Егоров бредит. Голова его мечется по подушке — влево, вправо. Иногда он пытается приподняться и тут же падает обратно. Остатки его конечностей подергиваются.

Пациент в муках отходит от наркоза. А чтобы он не загнулся и дотянул до следующей операции, наши заботливые девочки еще в операционной поставили ему капельницу и «усы». Через капельницу Алик получает плазму крови (на крючке висит размороженный пакет, в локтевую вену введена игла-«бабочка», рука зафиксирована ремешками). Что касается «усов», то это кислородная терапия: в ноздри Алика вставлены трубочки, ведущие к специальному аппарату.

Пациент выживет.

В палате работает телевизор, выдавая на-гора кубометры очередного вздора (повторяют убогий сериал про вампиров), но картонные ужасы меня не интересуют. Я смотрю на порезанного Алика Егорова. Я размышляю о сущем и вечном…

Кто и зачем покупает у Эвы столь странный товар?

Никак не могу взять этого в толк, не вижу смысла! Коммерческой выгоды тоже не вижу. А ведь они нас именно продают — кусками! Причем, судя по всему, за хорошие деньги… От моих вопросов относительно дальнейшей судьбы ампутантов Эва уходит, даже соврать что-нибудь ленится, хотя баба она болтливая (в отличие от дочери), много мне порассказывала за долгие месяцы нашего супружества. Спросить у Елены? Елена, возможно, в курсе, но… Нет, нет. С падчерицей на такие скользкие темы я стараюсь не разговаривать. Ни к чему нарушать хрупкую связь, возникшую между нами. Разговоры с падчерицей — единственное оружие, которое мне доступно.

А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?

И еще — какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?

Елена как раз одна, без матери — готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет — ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.

План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…

Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.

— Может, еще раз вколоть ему седуксен? — киваю я в сторону палаты. — Мучается парень.

— Вколола, сколько надо.

Я вползаю внутрь.

— Побуду здесь, ладно? Скучно одному.

Операционная у них совмещена с предоперацонной — маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская — судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах — две мощные ультрафиолетовые лампы.

Родной, до слез знакомый интерьер.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начинаю. — Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?

Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.

— Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?

— Нет, не уменьшилось, — признает она после паузы. — Просто мать многим клиентам отказывает.

Елена ответила! Суровая молчальница распечатала уста! А ведь еще вчера любой вопрос, связанный с «заказами», «клиентами» и другой чертовщиной, разбивался о глухую стену…

— Кстати, о матери, — продолжаю я, не дав сумасшедшей радости вырваться на волю. — Чем наша амеба занята?

Только улыбку себе позволяю, легкую, чуть виноватую улыбку.

— Эвглена — это не амеба, — поджимает она губы. — Совсем другое клеточное строение.

— Прости, я плохо разбираюсь в одноклеточных.

Конечно, подобный юмор ее цепляет, все-таки она тоже Эвглена, пусть и Вторая. Однако период отторжения давно нами пройден. Чем больше ярлыков я повешу на ее родительницу, тем лучше. Ярлыки поддерживают тот невидимый деструктив, который я кропотливо выращиваю в рыхлом девичьем разуме, это как корни огромного сорняка.

— Мать сейчас богатых дебилов очаровывает. Это надолго. А почему вы про заказы спросили?

— Да просто в голову пришло. Ты же видишь, нашей «простейшей» все труднее и труднее приводить любовников, которые могут быть хорошим товаром. И, тем более, новых мужей. Когда-нибудь она станет неспособна это делать. А тебе — всего пятнадцать. Она — уже неспособна, ты — еще неспособна. Чем платить за учебу? За развлечения, за клубы, за катание на лошадях?

— Вы это к чему? — напряженно спрашивает Елена.

— Ты гораздо умнее ее. Ты и сама это знаешь. Я вообще не говорю ничего такого, чего бы ты сама не знала. И другие видят, что ты умнее. Да все это видят! Ты могла бы поставить дело совершенно по-другому. Да, я уже обречен, я не увижу результатов. Но ты… ТЫ! Молодая, красивая, настоящая Елена Прекрасная. Ты достойна всего, о чем мечтаешь, потому что ты умница, ты отчетливо видишь, что нужно сделать, чтобы машина снова раскрутилась… не так ли?