Шишкин лес - Червинский Александр - Страница 8

— Не пугай его, — говорит Котя. — Петька, что вы там с этим дядей делали?

— Курили. Пиццу ели. Играли в почту. Я теперь носю письма. Вот.

Конверт лежит рядом с ним на полу. Котя поднимает его, открывает и достает лист бумаги. В коридоре уже стоят Антон и Маша. За ними маячит Степа.

— Что там написано? — спрашивает Антон.

— Восточно-Сибирский Банк Развития, — читает Котя, — просит Николкина Алексея Степановича погасить ссуду в размере девять миллионов условных единиц. И номер счета, куда переводить.

— Ну что вы все стоите? — кричит Таня. — Что вы стоите? Надо же немедленно заявить в милицию! Они же в следующий раз его убьют!

— Помолчи, — просит Котя.

Смотрит на Левко, а тот смотрит в окно. Сложные отношения.

— Я не буду молчать! — кричит Таня. — При чем тут ребенок?! Какое он имеет отношение к твоему папаше?! Мой Петька вообще ничего хорошего от Алексея Степановича не видел! Дедушка называется! Он хоть раз ему что-нибудь нормальное подарил? Он ему даже велосипеда не подарил!

Стол накрыт к ужину. Нина приносит супницу, ту самую, с пастухом и пастушкой на крышке, в которую когда-то плюнул Левко.

— А теперь мы должны за него платить?! — кричит за дверью Таня. — Когда мы наш фильм снимали, он ни копейки вложить не хотел! И телевидение он для нас перекрыл! Ничего мы не должны платить!

Нина выходит в коридор и зовет:

— Кто-нибудь хочет есть?

— Я хочу! — откликается Петька и бежит в столовую.

А только что говорил, что не хочет. Это недержание идеи очень характерно для нашей семьи. Это у нас пошло от Чернова.

4

По лесной просеке едет коляска. В ней сидит мой прадед Чернов и великий критик Стасов, красавец-мужчина с пронзительным взглядом властителя дум и роскошной седой бородой. Щебечут птицы. Шлепают копыта. Жужжит пчела. Кукует кукушка.

— Чернов, милый, да вы живете в раю! — радостно провозглашает Стасов.

— Да, — без особой радости соглашается мой прадед, — живу. И уже так давно.

Недержание идеи впервые проявилось у Чернова именно в тот год, когда Стасов приехал к нему в гости в Шишкин Лес. К этому времени Чернов уже выстроил дом, женился на Верочке, а опера «Вурдалаки» вызвала всеобщий восторг. И он заскучал.

Семен Левко, одетый в шелковую косоворотку и напомаженный, прислуживает Чернову, Стасову и Верочке, сидящим за обеденным столом. За окном слышен стук топоров. Это мужики рубят лес, расчищают место для будущего сада. Умиленный Стасов рассматривает на свет рюмку с красной водкой.

В этот день Стасов назвал моего прадеда лучшим композитором России. Это случилось так:

— Вы сами сочинили эту рябиновую? — спрашивает великий критик, выпив водки и причмокнув. — Да вы поистине лучший композитор России! После Пшики, конечно. Я восхищаюсь вами! Вы тут достигли полной гармонии. Вы слились с русской природой и народом! И у вас прелестная жена! И ваш талант в полном расцвете! «Вурдалаки» — это же гениально! И эта водка! А что «Финист»? Когда вы закончите «Финиста»? Я восторгаюсь им заранее!

Стасов, вообще, был человеком восторженным.

— Я «Финиста» уже закончил, — рассеянно пожимает плечами Чернов.

— Закончили?! Да что вы! Но мне же не терпится послушать! Когда вы меня посвятите?

— Да хоть сейчас. Сделайте одолжение. — И Чернов оборачивается к стоящему за его стулом Левко: — Ну-ка, братец, изобрази.

— Чего прикажете-с? — кланяется Левко.

— Да хоть из второго акта.

— Слушаю-с.

И Стасов, сперва удивленно, потом совершенно ошарашенный, наблюдает, как лакей Левко присаживается к роялю и, обтерев о колени потные ладони, с излишней экспрессией, но точно играет прекрасную и печальную мелодию из новой оперы.

— Что это значит? Иван Дмитриевич, что это такое? — ошеломленно бормочет Стасов.

— Это из второго акта трагическая тема моего героя, Владимир Васильевич, — говорит Чернов. — У меня во втором акте любовь Финиста к живой женщине и его идеал свободы оказываются несовместны. И Финист теряет способность летать.

— Я не о музыке, — шепчет Стасов, — она гениальна, но... Но кто этот молодой человек?

— А, этот? Это Семен Левко. Мой лакей, бывший денщик. Он у меня играет на всех инструментах.

— И вы так спокойно об этом говорите? Браво! и — Стасов встает во весь свой прекрасный рост и громко аплодирует. — Браво, Семен Левко! Браво, Чернов! Браво! Господа, но это же чудо! Вы же здесь самые счастливые люди в России!

— Ваня так не считает, — подает голос Верочка.

— Но это так! — восторженно восклицает Стасов. — Чернов, вы гений! Вы совершили то, о чем мечтал Чернышевский! Вы создали нового человека! Вы превратили этот уголок России в образец того, какой она вся должна быть!

— А Ване уже кажется, что он тут себя похоронил, — говорит Верочка. — Теперь он хочет служить.

— Служить?! — не понимает Стасов. — Как еще служить? То, что вы делаете здесь, и есть величайшее служение!

— Нет, Владимир Васильевич, — мотает головой Чернов, — здесь я впустую трачу время. Нет. Музыкой нового человека не создать. Вообще верить, что музыка приносит пользу обществу, — заблуждение. Она всего лишь услаждает слух.

— Что вы говорите, Чернов?! — гремит голос Стасова. — Это же противоречит всему, во что мы с вами верим!

— Противоречит, Владимир Васильевич. Но это правда, — уныло возражает мой прадед. — Вот возьмите Левко. Он каждый день слышит музыку, даже сам поигрывает. Но при этом он крадет у меня табак и сахар, как крал, будучи крепостным. Я отвел ему землю, чтоб он построил себе дом, так он сжульничал и отрезал себе от меня лишних два аршина. Да еще и спорит, что это я ему два обещанных аршина не додал. Нет, Владимир Васильевич, служить России в этой глуши скучно и безнадежно.

— Что вы такое говорите?!

— Я говорю, что хочу ей служить не здесь, а по-настоящему. Буквально служить. Не музам, а государю.

Верочка перестает есть и в ужасе смотрит на Чернова.

— Но это же предательство наших идеалов! — звучит львиный рык Стасова. — Вы что, о мундире возмечтали? Об орденах? Чернов, от вас же, как от Гоголя, все отвернутся! Я ушам своим не верю! Уж не при дворе ли вы хотите служить?