Астровитянка - Горькавый Ник - Страница 81

Глава 10

ДУЭЛЬ

В ноябре в Школу заявилась сама Большая Тереза из Лунного госпиталя.

– Ну, как ты тут устроилась? – грозным тоном спросила она Никки, срочно вызванную в медотсек.

– Отлично, прекрасное местечко, – бодро сказала девочка, перебираясь из коляски на ложе диагноста и ёжась от прикосновений холодного пластика. – Спасибо огромное, что предупредили кухню Колледжа о кьянти в моём меню. Иначе мне пришлось бы туго…

– Это моя работа, – проворчала Большая Тереза. – Давай-ка посмотрим твою спину.

– Что вы думаете про нейроимплант? – спросила Терезу доктор Берринджер, врач Колледжа, улучив момент, когда диагност, проглотивший тело пациентки, громко зажужжал. – Можно заменить его на обычную биоткань и избавить девочку от постоянной зависимости от компьютера?

– Можно, – вздохнула Тереза, – но эта операция стоит дорого… социальная страховка Никки её стоимость не покрывает. Кроме того, эта девочка и не хочет расставаться со своим Робби… Они срослись так, что разговоры об отделении её друга вызывают у Никки сильнейший психологический стресс.

Большая Тереза понизила голос, косясь на белый корпус диагноста:

– Эта странная пара иногда меня пугает – Робби эмоционален как человек, а девочка бывает рассудочнее компьютера…

Через час всяческих анализов и просвечиваний Тереза заявила:

– Одевайся и иди обедать.

Никки оделась, приладила на спину рюкзачок с Робби и села в коляску.

– Кресло оставь, я его заберу, – буркнула Большая Тереза. – Хватит, ходи на своих двоих…

Никки, совершенно не ожидавшая такого сюрприза, завопила от радости, спрыгнула с инвалидной коляски и бросилась на шею огромной врачихе.

– Ну ладно, ладно… – потеплевшим голосом произнесла та, похлопывая Никки по спине. – Штангой заниматься пока нельзя, остальное всё можно.

– И летать?! – с восторгом спросила Никки.

– И летать, – подтвердила Тереза с непривычной улыбкой на крупном лице.

– Спасибо, спасибо, спасибо!!! – Никки с воплем выскочила за дверь и стремглав помчалась через лужайку – впервые свободная как ветер.

– Вот непоседа, – сказала размягченно ей вслед Большая Тереза и повернулась к доктору Берринджер. – Колотила её жизнь, колотила, а она… Только на ноги встала – и сразу летать…

Ах, как хорошо бежать по траве! Нога, смеясь, ловит зелёный упругий ковёр пяткой и отталкивает пружиной-носком, хохоча и посылая гибкое поющее тело в прыжок. Крылья не нужны! Птица, посторонись! Чёрно-жёлтый шмель, шарахнись в испуге! – кто это среди вас летит? Ликующий глаз бегло намечает точку следующего шага, нового взлёта, а душа, напротив, полагает, что можно и не приземляться.

О, эти простые великолепные дары природы – ходить, смотреть и слышать! Не помнит о них человек, не ценит, а то и выбрасывает на помойку каким-нибудь варварским способом. Идёт человек вялой походкой, тусклыми глазами смотрит на птиц, кислыми ушами слушает их щебет. Угрюм он и не рад.

Никто, никто так не ценит лёгкость крепких ног и послушность молодых мышц, как человек, прикованный в коляске.

Пусть инвалид воспоёт чудо бега и тела.

Пусть слепой человек выступит в защиту красоты.

Он в чёрных очках – это для нас, ему солнце совсем не мешает. Аккуратно шагает, назойливо стуча металлической палкой по асфальту. Почему не надеть на острый металл мягкую резину? Нельзя, никак нельзя. Резина убьёт звук, а звук – это всё, что осталось у слепого человека, чтобы ощущать мир дальше протянутой руки. Стукнет палка о камень, полетит звук трогать всё вокруг, отражаться от твёрдых вертикалей. Слепой чутко выслушает эхо и узнает – вот стена, а в ней открытая дверь. Это так полезно в мире тьмы – уметь находить открытые двери! Нельзя резину надевать на металл, нельзя носить кепку с длинным козырьком – запутает прилетающие звуки. Слепой человек видит звуком и эхом – как дельфин, как летучая мышь. Звуки говорят с ним, рисуют мир прозрачными скупыми штрихами.

Для слепого птичья песня – яркий цветок в темноте.

О, если б звуки нанизать на свет. Ах, как поет невидимый певец.

Как он божественно красив. Не видишь, зрячий? Ты слеп как крот.

Ноги твоей молодости не бегут, смеясь, по траве? Бедняга.

Никки стрелой промчалась через парк, ворвалась в обеденный зал – без коляски, на своих двоих! – и произвела среди студентов сенсацию. Почему-то все воспринимали её как безнадёжно больного и не верили в то, что она будет как остальные – ходить, бегать и танцевать. Она добежала до своего стола, сопровождаемая поворачиваемыми головами и нарастающим гулом.

Джерри обрадовался, наверное, больше, чем она сама. И впервые в его голову пришла уверенная, хотя и болезненная для него самого мысль: «Важнее всего, чтобы она была счастлива – вот как сейчас… даже если рядом буду не я, а кто-то другой…» Её друзья от души аплодировали и поздравляли Никки, а она сияла, не могла усидеть на стуле и ничего не ела от волнения. Как ей надоело быть инвалидом! И – наконец-то – она сможет полететь!

В этот долгожданный день даже Солнце светило сквозь купол стадиона ярче обычного. Взволнованная Никки надела на плечи крылья и, балансируя ими, подошла к краю стартовой площадки. У ног девочки начинался длинный крутой травянистый спуск к лужайке в центре стадиона. С этого стометрового обрыва, собственно, и предлагалось новичкам броситься вниз головой. Некоторые, встав на краю этой высоты, так и не смогли преодолеть психологический барьер и прыгнуть в пустоту, доверив свою жизнь хрупким на вид крыльям из пластиковой плёнки, трубочек и тросиков. Они снимали с себя крылья – и больше никогда не пробовали взлететь.

На самом краю площадки тёплый ветерок, дувший вверх по склону, наполнил крылья подъёмной силой, потянул за собой. Тяжесть на плечах Никки ослабла, зато трёхметровые в размахе крылья стали самостоятельно и норовисто рыскать из стороны в сторону, подчиняясь своевольным порывам воздуха.

По инструкции, Никки должна разбежаться вниз по склону, держа крылья под небольшим углом, а потом, набрав скорость, увеличить угол атаки крыла – и взлететь.