Гиппопотам - Фрай Стивен - Страница 26

Человеку, попадающему в кабинет лорда Логана, первым делом приходит на память штаб-квартира Эрнста Ставро Болфельда.[172] Какие-то пульты управления, шторы с электрическим приводом, проекционные экраны, средства связи, глобусы, внутри которых обретаются графинчики с виски, и большие экраны видеофонов – это всего лишь видимые и кое-как опознаваемые элементы технического оснащения.

– Выбираете город для уничтожения, мистер Бонд? Ну-с, и который же? Нью-Йорк? Ленинград? Париж? Нет, погодите, Лондон! Конечно! Гуд-бай Пикадилли, прощай Лестер-сквер,[173] как любите повторять вы, англичане.

– Тед! – Майкл с сигарой в зубах полупривстал из кресла. – Прости, что вытребовал тебя, точно проштрафившегося капрала. Я жду звонка из Южной Африки.

– Бизнес или политика?

Майкл широко известен обыкновением запускать лапы в дела государств-наций. По стенам кабинета развешаны фотографии, на которых он ослепительно улыбается в камеры, приняв самые разные позы, свидетельствующие о близких отношениях с мировыми лидерами: на одной его рука обнимает за талию Валенсу, на другой он застыл бок о бок с Манделой, на третьей чокается стопочкой водки с Ельциным, на четвертой восседает с Арафатом на нелепо вызолоченной софе а-ля Людовик XVI, на пятой играет в гольф с Джеймсом Бейкером и Джорджем Бушем.

– Какая разница? В Йоханнесбурге есть табачная компания, к которой я присматриваюсь. Сам знаешь, Южная Африка – развивающаяся страна.

– Обожаю твой оптимизм.

Майкл отмахнулся рукой от кольца сигарного дыма, а заодно и от неуверенности всякого, кто ограничен настолько, чтобы сомневаться в нем.

– Итак, Тедвард. Что ты желал бы узнать?

Я поначалу не понял, о чем он? Потом до меня дошло, и по лицу моему расплылась широченная улыбка:

– Так ты надумал? Поможешь мне?

– Я и мои адвокаты получаем абсолютное право вето?

Я с силой закивал:

– Определенно.

Как будто до этого когда-нибудь дойдет.

Майкл немедля толкнул через стол стопку страниц – отпечатанных через один интервал, с узкими полями, сшитых зеленой нитью.

– Прочти и подпиши, – сказал он. – Поставь инициалы там, где я их поставил, и полную подпись там, где расписался я.

О пути сильных мира сего.

– Мне обязательно это читать? – спросил я.

– Тедвард, какой жалобный тон, совсем как у ребенка, которому слишком много задали на дом. Твоя «Баллада бездельника», должно быть, вылилась прямо из сердца. Да я прочитываю документы, которые объемистей этого в двадцать раз, сидя на толчке перед завтраком.

– Чего ж тогда удивляться, что у тебя геморрой, – сказал я.

– Ты знаешь о геморрое? – нахмурился Майкл.

– Мы сострадальцы, – торопливо сказал я. – Я понял все по тому, как ты усаживаешься.

– Ну писатели! Не такие уж вы и бездельники. Только все ваше дело – приглядываться к людям.

Как мило, что он в это верит.

– Так скажи мне, – произнес я, передразнивая одну из его излюбленных вводных фраз, – что в этих бумагах?

– Стандартный контракт на авторизованную биографию. Право на судебный запрет. Не волнуйся, там нет ничего, что помешает тебе получить полный авторский гонорар. Кстати, о гонорарах. Ты должен мне один пенни.

Он протянул через стол раскрытую ладонь.

– Как это? – Я удивленно уставился на него.

– Согласно закону, – сказал Майкл, – контракт не вступает в силу без выплаты вознаграждения. Кто-то кому-то, а заплатить должен. В документе, который ты вот-вот подпишешь, сказано, что за вознаграждение в сумме одного пенни я соглашаюсь сотрудничать с тобой при написании биографии, именуемой в дальнейшем «Материалом». Вот так. Один пенни, прошу.

Озадаченный этим сочетанием юридической зауми с неподдельной серьезностью, я порылся в кармане брюк и достал монету.

– Сдача с пяти пенсов у тебя найдется?

– Определенно. – Майкл поймал брошенную мной монету, выдвинул ящик стола, достал металлическую коробочку, покопался в ней и извлек два двухпенсовика. – Четыре, пять, – сказал он. – Обменяемся рукопожатием, деловой партнер. Мы заключили сделку.

Я встал, чтобы пожать ему руку, но тут он расхохотался, повергнув меня в окончательное смущение.

– Тедвард! Улыбнись! Любая сделка требует, чтобы ее отметили.

– Извини, – сказал я. – Твоя серьезность внушила мне благоговейный страх.

– Вот тебе первый урок того, как мы работаем. Мрачная решительность до самого момента подписания и обмена рукопожатием. А после того как подписи поставлены и одна рука пожала другую, нас обуревает экстаз, который никакой любви и не снился.

Майкл поставил на стол два магнитофончика и нажал на обоих кнопки записи.

– По одному на каждого, – сказал он. – Просто чтобы мы с тобой знали, до чего уже добрались.

Так мы с ним и сидели, пока Майкл пересказывал историю своей жизни, прерываясь лишь для того, чтобы ответить на два звонка из Йоханнесбурга и на один зов к чаю да принять оттуда-отсюда четырнадцать факсов. Подробности нашего разговора, Джейн, я оставлю до уик-энда. Пока скажу лишь, что многое прояснилось.

Нынче утром, однако ж, случилось нечто довольно странное.

Я сполз сверху к завтраку, надеясь перехватить бекон, пока тот не обратился в подошву, и, как обычно, сидел один, с «Телеграф», у торца обеденного стола.

Вошла Патриция, раскрасневшаяся и взволнованная.

– Тед! – воскликнула она. – Как хорошо, что я вас застала.

– Выпейте кофе, – ответил я с некоторой холодностью. Я нахожу затруднительным изображать сердечность, общаясь с девицей, совсем недавно обозвавшей меня бородавочником, – как бы сильно ни хотелось мне вбить мой кляп в ее дудку.

Кофе, однако, ее мало интересовал. Что-то другое было у нее на уме. Причем далеко не дурное.

– Тед, простите мне все, что я наговорила вчера.

– О.

– Я так жалею об этом. Не знаю, что на меня нашло. Я нагрубила вам совершенно безобразным образом.

– Нисколько, нисколько.

– И вообще несла какую-то чушь.

В этот миг появился разыскивающий Логана Саймон – на обычно пустом лице его читалась тревога.

– По-моему, он работает в кабинете, – сказала Патриция. – Что-нибудь случилось?

– Да, в общем, нет. Я, собственно, насчет Сирени. Это папина кобыла. Похоже, ей лучше. Просто хотел сообщить ему, вот и все.

И он отвалил, оставив нас с Патрицией наедине. Она продолжила свои несколько натужные извинения:

– Понять не могу, почему я была так груба с вами. Последнее время мне приходилось несладко. Наверное, в этом все и дело. Вы, может быть, слышали, что мой... что Мартин, мужчина, с которым я жила, бросил меня. Я очень...

– Старушка, милая, – сказал я. – Прошу вас. Забудьте об этом.

– Просто мне показалось, что за обедом вы намекали на меня. Когда говорили о психиатрах. Понимаете, я тоже ходила к одному, вот и решила, что вам об этом известно и вы надо мной смеетесь.

– Патриция, да я бы и на миг...

– Нет, теперь-то я это поняла. Пролежала всю ночь без сна, думая, какая я скотина. Вы же просто так говорили, вообще. Да и откуда вам было знать?

– Я сам виноват, разболтался не в меру, не подумав. Это мне следовало бы извиниться перед вами.

Она улыбнулась. Я улыбнулся в ответ. Где-то в самой глуби штанов заброшенный старый червяк дрогнул и пошевелился во сне.

Она поцеловала меня в щеку:

– Никаких обид, никакой натянутости между нами?

– Разумеется, нет, дорогая, – соврал я.

Я смотрел на ее великолепно устроенный зад, который, покачиваясь, выплывал из комнаты, и чувствовал, как эта самая натянутость сникает у меня в паху. Высокий зад, подобие полочки, идущей прямо от копчика, – на такой заварочный чайник можно ставить.

И все же, Джейн, о чем она, черт ее возьми, толковала? Она не одурачила меня и на секунду. Улыбка ее была слишком бодрой, поцелуй в щечку слишком театральным. Уж ущемленную-то гордость я как-нибудь различить способен. Она извинилась передо мной, потому что ей так велели. Хм. Мысли, мысли.

Вернемся, однако ж, к заданной мне программе и обратимся к Шестой Декларации.

172

Главный злодей в «бондовском» фильме «Бриллианты навсегда».

173

Цитируется строка из написанной в 1912 г. маршевой песни «Долог путь до Типперери».