Инженер Средневековья - Франковски Лео - Страница 13

— Боже праведный! Нет, отец, конечно, нет!

— Тогда ты дашь клятву?

— Да, отец. Но какое отношение к этому имеет церковь?

— Самое непосредственное! Я должен отправить своему начальству полный отчет об этом деле. Я уверен, что мой отчет с их аннотациями в конце концов достигнет Ватикана и попадет в руки самому Папе. Вероятно, он отправит сюда своих представителей для выяснения обстоятельств. Затем они сообщат обо всем Папе, и в конечном итоге будет принято решение.

— Решение? Какое?

— Какое? Разве ты не понимаешь, что, возможно, являешься орудием Божьим, посланным по какой-то определенной причине?

— Я не ощущаю себя орудием Божьим.

— Твои ощущения ничего не значат.

— Хм… А как долго будет продолжаться процесс принятия решения?

— Может быть, два года, а может, и десять. Но пока оно не принято, ты не должен это обсуждать. Мне нужна твоя клятва молчания.

— Что конкретно я должен сделать?

— Становись на колени и повторяй за мной…

Я сделал все, как он просил, и произнес длинную клятву. Очевидно, отец Игнаций уже давно думал об этом. Я держу эту клятву, но в ней ничего не говорилось о том, что нельзя вести секретный дневник на языке, который в тринадцатом веке никто не мог прочитать.

Перед сном я обратился к отцу Игнацию:

— А что, если Церковь не сочтет меня Божьим орудием? Вдруг она решит, что я — орудие Дьявола?

— Я надеюсь, что в таком маловероятном случае, сын мой, ты подчинишься приказу церкви.

Уснуть после такого разговора оказалось делом нелегким.

ГЛАВА 5

На следующее утро, как только рассвело, мы начали тянуть лодку. Дорога вдоль берега Вислы плохая. Она пролегает через бесконечные хребты и сотни ручьев. Каждые несколько часов нам приходилось забираться в лодку и грести против течения мимо устья ручья или болота, где нельзя пройти пешком.

Но все же тянуть легче, чем грести, поэтому мы медленно шагали вперед с веревками за плечами.

Размышляя об этом, я никак не мог понять, как такую работу могли выполнять мулы.

— Летом вода выше, она покрывает заболоченные места, — объяснил Тадеуш.

— Разве вы не можете как-то улучшить эту дорогу? Несколько тысяч человеко-часов работы, какие-нибудь маленькие деревянные мосты, и наши труды вполовину сократились бы.

— Говорили, что гильдия лодочников просила феодалов сделать что-нибудь в обмен на дань, которую мы готовы уплатить, но ничего не вышло. Другое дело в городе, где народ более сплоченный, а на реке мы слишком разобщены. Некоторые работают на коротких перевозках между двумя точками. Другие — на длинных. Третьи, как я, доставляют товар туда, где можно заключить соглашение или хорошую сделку. Как же гильдии работать по всей Висле, со всеми ее притоками? Я уже восемь лет здесь плаваю, но до сих пор не знаю половины людей, у которых есть собственные лодки.

— Разве правительство не может ничего сделать?

— Черт возьми! Я же говорил тебе — здесь нет правительства!

Некоторое время я молчал.

— А что там насчет дани? Я не заметил, чтобы ты кому-то платил.

— Ты спал, когда они поймали нас в Бойнице, что на Дунайце. Я пытался проскользнуть ночью, как в Саце, но в это время года на реке так мало движения, что они обычно не выставляют сторожевую лодку, и я боялся, что если мы потеряем время, то река может замерзнуть. За следующим поворотом Бржеско, и нам придется там тянуть лодку. Они точно нас поймают.

На высоких каменных стенах Бржеско стояли два арбалетчика в кольчугах, рядом с ними напыщенный чиновник, который добрую четверть часа торговался с лодочником, прежде чем они сговорились на двадцать одной гривне.

Я никогда раньше не видел настоящего замка. Хотелось его исследовать, но Тадеуш воспротивился.

— С них хватит того, что мы заплатили. Не дадим обогатиться их постоялому двору, — сказал он, когда мы снова двинулись в путь. — Чертовы ублюдки со своими арбалетами. Будь там только один, я выпустил бы в него три стрелы, прежде чем он схватился бы за свое оружие.

— Ты бы убил человека за двадцать одну гривну? — спросил отец Игнаций.

— Нет, отец. Это болтовня, просто мне приходится проходить здесь восемь — десять раз в год. Убей я их, меня бы наверняка поймали. И все же, нужно признаться, это приятная мысль.

Вскоре настала моя очередь сидеть в лодке, и я мог расслабиться и немного поразмышлять.

Когда я начал изучать английский, меня поражало, что в двадцатом веке умный, образованный англоговорящий человек мог читать Чосера в оригинале только после специального курса в колледже. Язык до неузнаваемости изменился за шестьсот лет. Даже меньше, потому что спустя два столетия Шекспир написал свои пьесы, и они не понятны образованному американцу.

Зато каждый образованный испанец в двадцатом веке может без труда прочесть «Поэму о Сиде», написанную в 1140 году.

Славянские языки относятся к числу наиболее стабильных. Разделение восточных и западных славян — русских и поляков — произошло приблизительно в середине первого тысячелетия. Но несмотря на полторы тысячи лет самостоятельного развития, поляк и русский способны понять друг друга — если говорить медленно и внимательно слушать.

Так что несмотря на некоторые трудности, все могло быть гораздо хуже. Окажись я в Англии тринадцатого века, меня бы никто не понял. А так люди думали, что у меня просто странный акцент, но это не затрудняло общения.

В тот вечер я беседовал с поэтом, Романом Маковским.

— Чем ты планируешь заняться, когда мы прибудем в Краков? — спросил я.

— Планирую? У меня нет никаких других планов, кроме одного — поймать музу.

— Но как это поможет тебе выжить? Вот-вот наступит зима.

— Что-нибудь да подвернется. Кто знает? Вдруг какой-нибудь содержатель борделя захочет расписать стены соблазнительными картинами для воодушевления своих клиентов, и тогда я немного заработаю. Муза сама о себе заботится.

— Пока что ей от тебя мало проку.

— Не отрицаю. А у тебя есть какие-то предложения?

— Только одно. Отцу Игнацию нужны переписчики, а такая работа тебе по силам. Вот если бы ты произвел на него хорошее впечатление и вежливо бы его попросил, глядишь, он и предложил бы тебе работу.

— Отец Игнаций уже впечатлен мной, но в отрицательном смысле. Лучше уж просить работу у Дьявола — в этом случае больше шансов быть принятым. Кроме того, не хотелось бы проторчать всю зиму в монастыре. Только представь: несколько месяцев без вина и женщин! Целую вечность вставать к молитве каждые три часа! Нет, Дьявол наверняка сделал бы куда более выгодное предложение!

— Шутки в сторону, приятель! Через месяц ты, возможно, умрешь от холода или от голода! Тебе не следует упускать единственную возможность.

— Единственную возможность! Неплохо звучит. Можно мне будет воспользоваться этой фразой?

— Пожалуйста, только прекрати уклоняться от темы. Ты собираешься последовать моему совету?

— Пан Конрад, что именно, по-вашему, я должен сделать?

— Для начала попроси его исповедать тебя, а затем постарайся немного помолиться.

— Замечательно. Это, конечно же, не повредит, а возможно, и поможет. А владелец борделя придет и позже.

Я покачал головой.

— Иди спать, приятель.

Назавтра мы прибыли в Краков так поздно, что последний километр пришлось преодолевать при свете факелов. Привязав лодку к пристани, Тадеуш сказал:

— Ну, ребята, мы справились. Сегодня можете бесплатно поспать в лодке, а если хотите, идите в гостиницу — слева, вон на той улице.

— За приглашение спасибо, но я больше не хочу спать на мешках с зерном, — сказал я.

— Вполне разделяю мнение пана Конрада, — сказал отец Игнаций. — Только давайте вначале решим вопрос с нашей оплатой.

— Конечно. Чуть не забыл.

Лодочник отсчитал нам со священником по пятнадцать гривен каждому и шесть гривен поэту. Полагаю, он даже не пытался торговаться.

Мы с отцом Игнацием направились к гостинице. Я обернулся и крикнул: