Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 25

Догнал красотку почти возле крематория — и молча пошел рядом. Сердце будто вещало, что судьба сигналит. Надин покосилась на меня, щелчком сбросила под ноги окурок.

— Как вас зовут?

— Чего? — сказал я.

Девушка вздрогнула, повернулась ко мне. Чистые, сверкающие гневом глаза, похожие на два зеленоватых леденца, лишь слегка замутненные наркотой. О, ей еще далеко до переплавки…

— Вот что, дядя. Если хочешь опять изображать кретина, зачем подошел?

Ответить я не мог. Она, по всей видимости, не знала того, что знал я. Территория хосписного парка прослушивалась и просматривалась точно так же, как все жилые и служебные помещения, за исключением небольшой полянки за часовней. Почему полянка осталась без присмотра, особый разговор. Макела, например, считала, что ее оставили для ночных пиров вурдалаков, обитающих в подвале крематория. Известно, что вурдалаки не выносят никаких направленных излучений. У меня было свое объяснение наличия этой "черной дыры": обыкновенное чье-то головотяпство. В России без этого не обходится. Именно поэтому все высокотехнологичные психотропные программы, просчитанные на Западе на сверхсовременных компьютерах, здесь рано или поздно дают сбой. Вон уж реформе надцать годков, а убыль аборигенов по-прежнему не превышает миллиона в год. Можно сказать, реформа букcует. Чтобы в таком темпе довести ее до логического завершения, понадобится еще сто лет.

Однако пока мы шли по аллее, все наши слова автоматически сливались на магнитную ленту. Я подхватил ее и повел. Если бы Надин заартачилась — конец нашей встрече. Но она лишь фыркнула, как кошка, и послушно засеменила рядом, не вырывая руки. Через минуту мы очутились в затишке под столетней липой.

— Здесь никто не услышит, — сказал я. — Говори быстро чего надо. Времени нет. Засекут.

Мое прежнее «я», чудом сбереженное в кишках, вынырнуло на поверхность, и на несколько минут я стал почти нормален. Отступила хмарь многодневных наркотических терзаний. Конечно, я допускал, что появление этой загадочной особы могло быть одним из пунктов эксперимента, очередным наваждением, но выбора не было. Если это ловушка, то все равно последняя.

В глазах девушки вспыхнула смешинка, покорившая меня.

— Значит, угадала? Ты не идиот?

— Быстро, Надин. Не тяни. Чего хочешь?

— В подвале есть черный ход. Ночью можно уйти. Но одна я не справлюсь. Там тяжелая дверь.

— Откуда знаешь?

— О чем?

— О бойлерной.

— Не твое дело. Знаю — и все. Пойдешь со мной? Я ей поверил. Смешно, но поверил. Может быть, вообще впервые в жизни по-настоящему поверил женщине. Спросил:

— Выйдем наверх, а дальше?

— Я рассчитывала на тебя. Ты же давно здесь. Я задумался на мгновение. Уже к вискам подстулало затмение.

— Ладно… Какая твоя комната?

— На втором этаже. Десятая слева.

— Жди после трех… — не удержался и добавил одобрительно. — Ловко ты отделала Чубчика!

— Жирная, рыжая сволочь! — ответила с ненавистью. Из-под липы вышли в обнимку. Девушка прильнула мне и обвила рукой талию. Она была понятливой, как с тысячу ведьм. На виду у всех видеокамер мы обменялись сaмым страстным поцелуем, какой мне довелось испытать, у меня было с чем сравнивать.

11. ПОБЕГ

Ночь провел в объятиях Макелы, не смог избежать. Но может, оно и к лучшему. Неизвестно, что ждет впереди, а тут хоть маленькая радость напоследок. По заведенному обычаю, негритянка сперва надавала тумаков своей сопернице Насте, потом дважды склонила меня к изнасилованию. Конечно, излишество, но это наша обычная норма, спасибо виагре. К, слову сказать, в нашей любви не было никакого безобразия и непотребства. Спать с Макелой — все равно что сливаться с природой. Негритянка ничего не знала о своем прошлом, но в фиолетовых глазах иной раз вспыхивали звездочки неземного разума. Она догадывалась, что я не совсем тот, кем представляюсь, и жалела меня. В перерывах между ласками склонялась надо мной, как лес склоняется над пересыхающей речушкой, — с тихим, истомным вздохом. И в этот раз, словно чуя близкую разлуку, посетовала:

— Не борись, Толюшка… С кем борешься? Их не одолеть.

— Не пойму, о чем ты?

После второго изнасилования она слегка запыхалась, мерно вздымалась и опадала, как черная гора перед извержением.

— Хитрить бесполезно, Толюшка. Они все знают про нас. Их не обманешь.

Я не поддержал скользкую тему, прикинулся засыпающим. Боялся, как бы на самом деле не уснуть. Макела, в сущности, права. Все наши мысли, слова и поступки они знают наперед, и поэтому то, что я собирался предпринять, отдавало безумием. Но ведь таким же безумием было все остальное: и мое пребывание здесь, и прошлая жизнь, которую помнил урывками, как кадры не про меня снятого кино, и страна, в которой нам посчастливилось родиться, пропитанная сумасшествием, до основания. Оставалось надеяться, что когда-нибудь множество безумий, наложенных одно на другое, вдруг обернутся своей противоположностью — здравым смыслом.

Около трех соскользнул с кровати и впотьмах напялил комбинезон. Взял с собой сигареты, спички и кусок вяленой трески, прихваченный с ужина. Треска даже сквозь два полиэтиленовых пакета аппетитно припахивала скипидаром. Макела крепко спала, похрапывая одной ноздрей, вторая наглухо схвачена железной скобой. Это украшение она стала носить недавно, увидев такую же скобу-ракушку в рекламе противозачаточных средств. Повинуясь душевному смутному побуждению, я поцеловал спящую негритянку — и шмыгнул в коридор.

Погруженный в наркотическое забытье хоспис «Надежда» безмолвно покачивался в вечности. Здешняя ночная тишина была осязаемой и прилипала к коже, как влажная листва. Довольно тягостное ощущение. Казалось, мяукни кошка или хлопни дверь — и произойдет то же, что бывает при разрыве гранаты в замкнутом пространстве. Но такого еще не случалось. Чья-то непреклонная воля в определенные часы не допускала ни малейшего шума. Я предполагал, что подобное коллективное выпадение в вакуум входило в технологию эксперимента. В глубине коридора под настольной лампой, уронив лохматую голову на стол, беспамятствовал дежурный санитар. Я миновал его так же легко, как прошел бы мимо каменного изваяния.

Комната Надин располагалась в противоположном крыле, десятая слева. На секунду я засомневался, прежде чем постучать. Комната могла быть как с одной, так и с другой стороны, смотря куда стоять лицом. Досадный прокол, но делать нечего. Едва прикоснулся к дереву костяшками пальцев: тук-тук!

Надин ждала, дверь сразу распахнулась, чуть ли не на всю ширину. Опять загадка: на то, чтобы научиться открывать запор изнутри, мне понадобилась неделя, а ей…

Секунда — и она рядом. В тусклом коридоре возбужденно светится милая мордашка.

— Все в порядке? — Шепот едва различимый, молодец девушка!

— Иди за мной… Главное — тихо.

— Я знаю дорогу.

— Хорошо, ступай впереди.

По боковой лестнице спустились вниз, пересекли просторный холл, где на диване скорчились двое автоматчиков; проникли в столовую — и оттуда, через кухню, по грузовому желобу нырнули в подвал. Прокатились, как на ледяной горке.

В подвале хоть глаз коли, но Надин щелкнула фонариком с острым, рассекающим тьму лучом. Откуда у нее фонарик? Но думать некогда — и нервы напряжены до предела. Cпросил, не мог не спросить:

— Кто ты такая, Надин?

— Потом, Анатолий Викторович, все потом. Мы должны выбраться отсюда. Иначе — хана.

Анатолий Викторович! Не ты ли, деточка, интересовалась, как меня зовут? Оказывается, и без того знаешь. Хотя… За это время ей кто угодно мог наплести. Та же моя возлюбленная Макела. Здесь замкнутый мирок. Надолго не затаишься.

Благополучно миновав несколько смежных помещений заставленных тюками, мешками, а то и просто заваленных строительным мусором, уперлись в дверь, которую искали: обитую железом, массивной конфигурации и с висячим замком.

— Так здесь же замок, — удивился я.