Кузина - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 2

Ох, первое в надевании сагира – туго натянуть повыше. Завязать под коленкой. Ещё натянуть. Завязать над коленкой. Слабо затянешь, – разъедутся, сырая кожа выскользнет. Сильно – ноги болеть будут, тоже ничего хорошего. И так болят, без этого.

С правым сагиром я справилась, а вот левый не пошёл. Как заколдовал его кто, если возможно это в мире без магии, а может, силы мои кончились. Не люблю я эти склизкие чулки, вот и они меня не любят. И так задержалась, наскребу я сегодня на свой хребет неприятностей, всё к этому и идёт.

Чуть не плача, я затягивала слишком короткие завязки, чувствуя, что не держат они, снова всё насмарку.

Из глубины проходки послышались шаги, ага, вот и возмездие за опоздание спешит. Кому охота в одиночку надрываться? Наклонив голову и стиснув зубы, я снова тянула вверх тяжёлый, влажный, скользкий сагир.

– Ждраствуй, – раздался незнакомый голос.

Вскинула голову – передо мной стоял гном.

Старый гном, ростом мне по плечо, если я встану, не выше. Похожий на вымоченный в горной речке узловатый древесный корень. Голова почти лысая, редкая пегая борода. Темные глаза прячутся в припухших веках. Одет в засаленные, бесформенные одёжки, как и я, как и все тут.

Так я и знала.

Единственный на здешних рудниках гном-арестант – и меня к нему в пару поставили.

– Приветствую, – буркнула я.

Знаменитый гном. Здесь даже надзиратели обходят его стороной. Он убил шесть человек, за это и сидит.

Нет, конечно, шестерых зараз уложить – не такой уж и подвиг, тут есть такие, у кого за душой и побольше. Один вон, на соседнем руднике, славен тем, что пятнадцать спящих товарищей зарезал. Ничего сложного, Лишай нам объяснял, как и он это сделает, если норму добычи не выполним. Главное – спящему нос зажать, чтобы он голову откинул, тогда шею удобно полоснуть, только булькнет кровушкой.

Но чтобы в открытой схватке, да ещё гном… Такого никогда не было, и гнома побаивались. Особенно когда он улыбался.

– Што, дефица, плохо? – нахмурился гном.

Не улыбается, какое счастье. Дефица, это, надо понимать, девица? Удивительно галантный шепелявый гном.

– Плохо, – безразлично согласилась я.

Гном неожиданно наклонился над моим коленом, легко поддел узёл, распустив завязки, и перетянул мне левый сагир заново.

– Держи.

Я вцепилась в край.

Гном умело замотал и завязал тесёмки под коленом. Потом над коленом. Заново перевязал и правый сагир.

– Теперь хорошо. Можно работать.

– Тебя как зовут? – спросила я.

У нас не принято тыкать, только самым близким друзьям, а здесь – наоборот. Тоже не сразу привыкла.

Гном выдал сложную тираду, что-то похожее на «бр-р-р-хр-р-р-др-р-р-р…», даже забавно: иметь такое рычащее имя и при этом уютно «жикать».

Хотя кто знает, что правильно у гномов – они живут особняком, в дела людей не лезут, тщательно оберегая свои горы от вторжения людей. И это мудро, гномы – они вообще очень мудрые создания. Поэтому с людьми и не связываются.

Но если все они способны убивать пусть не по шесть, но хотя бы по пять мужчин зараз, то, может быть, нам очень повезло, что они не лезут в наши дела?

– Я не выговорю, извини.

– Люди ждесь жовут меня Выдра, – сообщил гном.

– А меня – Айя, – завершила я обряд знакомства и встала.

Полное имя тоже осталось там, как и обереги. В мире без магии всё это – сплошные излишества. Да и имя гнома тоже – он же один на все рудники.

Надо идти работать, а то очень скоро Лишай и Клин изведутся от любопытства, что это стоящие на вороте прохлаждаются и не вытягивают бадьи с породой из ямы. Спустятся вниз и наведут порядок. А у меня и без того много причин желать им скорейшей и мучительнейшей гибели.

Опять же забавно, но все знают, что работа у надзирателей на женских рудниках непыльная и хлебная. Однако идут на неё лишь самые заскорузлые души, не люди – а мерзость ходячая.

Потому что ненавидят их тихо, но люто, как умеют ненавидеть лишь слабые, и ни один надзиратель, работавший с женщинами, хорошей смертью не умер.

Нет, их никто не трогал – силы неравны, они же все, как на подбор, сытые и мордатые, – однако же гибель себе находили нехорошую, не по-людски уходили. И это в мире без магии. Дома бы всех от души повеселил такой оборот.

Гном опять скрылся в проходке, уволок туда пустую тачку как муравей.

Вообще-то это моя работа, да что-то день сегодня на события богатый, вот я, наверное, и не могу в себя прийти. И голова болит больше обычного.

Я побрела за гномом.

Он уже успел дойти до конца проходки. Нагребал подборочной лопаткой в плетёную корзину породу.

Поставил корзину в тачку: две ручки и колесо. Я подхватила ручки, привычно сгорбилась и потянула тачку по тоннелю к стволу, туда, где дожидалась порожняя бадья.

На мокром дне проходки была выложена деревянная тропа в одну доску. Доски лежали хорошие, длинные. Колесо меньше подпрыгивало на стыках.

Вот и ствол. Снять корзину с тачки, поставить её в бадью. Дёрнуть за верёвочку, чтобы стоящие наверху поняли, что надо поднимать.

Первая бадья с породой пошла наверх. А я покатила порожнюю тачку обратно.

Очередной день вошёл в свою колею.

Трудно делать первые ходки.

Потом втягиваешься, время перестаёт для тебя существовать, всё как-то стирается. Не замечаешь ни нависшего над головой низкого потолка, укреплённого жердями-огнивами, ни хлюпающей под ногами воды. Катится по грязным мокрым доскам колесо тачки до бадьи и обратно, туда – сюда, туда – сюда.

Гном, как заведённый, вгрызается небольшим кайлом в землю, растёт проходка. Небольшим – потому что размахнуться широко здесь нельзя. Ещё немного – и снова надо будет крепить верх проходки. Иначе – может быть обвал.

В соседней яме народу сейчас больше, ковыряются по пять человек, – там жила широко пошла и проходка шире.

Здесь тесно, низко, поэтому гнома и поставили. И меня ему в пару, наверное, Клин надеется, что я буду седьмой убитой. Такая у нас с ним обоюдная любовь.

Он бы меня давно прибил, да побаивается почему-то.

Я бы его охотно во сне придушила, да сил нет.

Когда вечером добираешься до барака и падаешь на нары – отключаешься сразу. Спишь и сквозь сон чувствуешь боль в ногах, руках, спине. Голова болит, но она болит постоянно с того момента, как я очнулась здесь, в мире без магии. И невозможно проснуться, пока не заорут утром, поднимая всех.

Может быть, летом, если оно настанет, я всё-таки смогу вырваться из сна посреди ночи… Во всяком случае, эта надежда греет.

Надо надеяться, чтобы выжить.

Может быть, даже и не надеяться, а цепляться за что-нибудь, не позволять равнодушию завладеть тобой. Наперекор всему. Иначе упадёшь и не встанешь. Третьего не дано: никогда человек, родившийся в переполненном магией месте, не смирится с местом, где магия отсутствует напрочь.

Вообще-то иногда подкатывают мысли покончить с этим раз и навсегда, но тело настороже. Оно в конечном итоге оказалось мудрее головы. Когда я пытаюсь понять, за что могла здесь очутиться, в голове взрывается боль, и я отступаю, не хочу вспоминать, понимая, что могу вспомнить, просто надо эту боль перетерпеть.

А тело молодец, оно никаких тайн не прячет, оно приспособилось к тачке, притерпелось к сырости и холоду. Обходится и без магии, собственными силами.

А ведь семь месяцев и двадцать один день назад всё было иначе…

…Их ведь много, наших миров, полных волшебства.

Они в чём-то похожи, в чём-то различны. Где-то сходятся совсем рядом, где-то расходятся неимоверно далеко.

В точке, где они все сошлись, находится Тавлея, наша столица. Город-насмешка, город-игра, город-обманка.

Учёные умы бесконечно спорят, почему оно всё так, и как так получилось, и на что это похоже.

Пока они спорят мы, тавлейцы, не ломая головы, живём на стыке магических миров и пользуемся всеми выгодами, которые можно из этого извлечь.