Инго и Инграбан - Фрейтаг Густав - Страница 51

– Пусть кто-нибудь спросит у этого кота, – гневно вскричал Инграм. – Не в обычае ли его племени так принимать гостей?

Сорб кивнул одному человеку с длинной седой бородой, который приблизился к путникам и заговорил на немецком языке:

– Мой повелитель Ратиц приветствует могущественных витязей и спрашивает у них: известно ему, что один из вас прибыл из дальней страны, где великий повелитель франков сидит на золотом престоле. Если кто-нибудь прислан из этой страны, то пусть он назовется.

– Это я, Готфрид, посол Винфрида, – ответил монах.

Славяне изумленно посмотрели на юношу в бедной одежде, а Ратиц, нахмурив лоб, поговорил с седобородым, который объяснил:

– Моему повелителю кажется, что мало оказывают ему почести франкские вельможи, отправляя к нему посла, столь молодого и в столь убогой одежде.

– Я христианин, обречен великому Царю небесному и грешно мне носить другую одежду, кроме власяницы. Я молод, но являюсь облеченный доверием моего повелителя.

Славянин снова оживленно поговорил с одним из своих товарищей, который тотчас же ушел из зала.

– Мой повелитель спрашивает тебя, – продолжил седобородый, не из числа ли ты мудрецов, обладающих тайной узнавать мысли человека на коже животных: не из таких ли ты, что понимают чужеземный язык, называемый латынью.

– Да, – ответил Готфрид.

Вслед за объяснением старика, гнев на лице Ратица сменился великим изумлением. Возвратившийся посланец принес между тем измятый и почерневший лист пергамента.

– Трудно верится моему повелителю, чтобы юноша был столь сведущ в великом деле. Он желает, чтобы ты представил ему доказательство твоего искусства и объяснил мысли, которые можно распознать на этой коже.

Готфрид развернул пергамент.

– Сперва скажи, почему непонятно для нас начертанное там.

– Это латынь, – ответил Готфрид. – Необходимо особое умение, чтобы читать ее.

Ратиц ударил рукой по столу и в подтверждение сильно мотнул головой.

– Правду говоришь ты. Объясни же нам ее, если сможешь.

Готфрид взглянул на пергамент. Это была изорванная грамота старинного франкского короля, похищенная, быть может, славянами во время набега. Монах начал читать. Он склонился, произнося священные слова, а Ратиц снова ударил рукой по столу. Старик объяснил его жест:

– Мой повелитель доволен, что ты подтвердил уже известное ему. Это грамота, присланная ему великим повелителем франков, как государем государю. Не одобряя и желая уничтожить несправедливость своих пограничных графов, твой повелитель предлагает дружбу Ратицу. Зная, что там написано, мы радуемся словам твоим.

Прежде чем Готфрид оправился от изумления, Ратиц встал, подошел к юноше, потрепал его по щеке, поцеловал и приказал поближе подвинуть стул для монаха.

– Мой повелитель приветствует тебя, как посла и просит объявить ему цель твоего посольства.

– Я имею немного сказать по поручению моего повелителя Винфрида, епископа, и это немногое предназначено, быть может, только для слуха Ратица, – осторожно ответил монах.

– Разумно говоришь ты, Готфрид: тайны повелителей не для всякого уха. Подожди, пока настанет пора.

Старик предложил монаху стул, а Инграм подошел к столу, взял свободную скамейку и с грохотом поставил ее на пол возле Ратица и сел, развалившись. Сорбы молча перенесли это своеволие, но Ратиц повернулся к Инграму и старик передал такие слова:

– Я удивляюсь, Инграм, что непрошеный и не будучи в дружбе с моим народом, садишься ты у моего стола. Не потому ли понадобился тебе стул, что горят у тебя раны, нанесенные ножами моих воинов?

– Те царапины излечены, я о них и не помню, – ответил Инграм. – Но не хвалят хозяина, который заставляет чужеземца самому принести себе скамейку.

– Ты уже давно во вражде с моим народом и никому неизвестно, что привело тебя в мой дом. Ты не пригнал стад, дани, наложенной на твой народ сорбами.

– Ты напрасно стараешься уязвить меня своими словами. Мир между славянами и турингами закреплен клятвой и я прибыл мирным путем для купли и обмена пленниками, угнанных тобой во время набега.

– Уж не послал ли тебя человек, которого называют Винфридом, епископом, и не склонял ли ты голову под руками христиан, когда они творят земное знамение креста?

– Я не отрекся от веры отцов моих и лишь как попутчик привел к тебе человека, принадлежащего чуждому епископу.

Сорб кивнул своим товарищам: всем им хотелось поскорее заключить сделку, и они охотно бы отпустили пленников в землю франков, так как в случае выкупа, они бы гораздо меньше опасались бы мести с их стороны.

– Мои воины не спешат с продажей добычи. Наш стан наполнен зерном и стадами из франкских деревень и нелегко прокормить пленных до прибытия сюда торговцев, – повернувшись к Готфриду сорб продолжал: – Не хочет ли епископ набрать себе общину из женщин и детей?

– Мой отец просит у тебя, как милости, чтобы ты позволил мне взглянуть на узников и поприветствовать тех из них, кто соблюдает нашу веру.

– Есть ли у вас то, чем выкупаются пленные? Мне кажется, ваша дорожная кладь невелика.

– Мы намерены предложить тебе, по пограничному обычаю, выкуп за пленников, – ответил Инграм. – Но покупатель прежде всего хочет видеть товар. Если угодно – покажи нам узников.

Сорб размышлял. Он поговорил со своими застольниками, потом повернулся к Готфриду.

– Постараюсь доказать твоему повелителю, что я уважаю его посольство. Можете взглянуть на пленников. Ступайте, чужеземцы. Мой старик проведет вас.

Послы с поклоном вышли из зала, услышав за собой шум и хохот сорбов.

За дверью старик сделался как-то ласковее, словно он освободился от тяжкого гнета. Он снял свою меховую шапку, низко поклонился и сказал:

– Когда вороны охотятся, то и вороне что-нибудь перепадает. Если вам удастся освободить пленников, то надеюсь, вы сделаете подарок старичку, потому что мне трудно объясняться на двух языках. К тому же я могу вам и другие услуги оказать.

Готфрид нерешительно посмотрел на своего проводника.

– Таков обычай, – сказал тот и снял с кафтана серебряную пряжку, единственную свою ценность. – Возьми это в знак моего расположения к тебе, а когда Буббо, торговец медведями придет к вам, то я пришлю тебе через него кусок красного сукна.

Старик униженно протянул руку.

– И Инграму угодно поклясться в этом?

Инграм положил два пальца на рукоять меча и произнес слово: «Клянусь!», а старик весело засмеялся.

– Слово ваше ценится на границах наравне с товаром.

Они прошли через двор и у ворот старик кликнул некоторых из праздно бродивших воинов. Они немедленно прибежали, полагая отправится за чужеземцами, но старик просто отослал их подальше.

С холма они спустились на деревенскую площадь, на которой, близ пруда, стоял длинный, подобный амбару дом, предназначавшийся для совещаний общины. Старик отворил низенькую дверь и Инграм поспешно вошел в мрачное помещение.

– Вальбурга! – вскричал он.

Из одного угла раздались два голоса:

– Сюда!

На соломе, выстилавшей пол, послышался шорох, и два белокурых мальчика, обхватив колени Инграма, жалобно зарыдали.

– Где сестра? – глухим голосом спросил Инграм.

– Ее увели к Ратицу, на гору.

Зубы Инграма заскрипели, кулаки сжались, но он бросился на колени возле мальчиков и обнял их. Горячие слезы полились на кудрявые головы рыдавших. Между тем, посреди помещения зазвучали торжественные слова: «Придите ко мне все нуждающиеся и отягченные, говорит Господь». Лучи света падали через отворенную дверь на кроткое лицо юноши, и оно сверкало состраданием и воодушевлением, словно лик ангела.

Женщины и дети столпились вокруг монаха. Некоторые из них рыдали, падали ниц перед ним, иные приподнимали вверх малюток, чтобы он благословил их. Даже язычницы внимали словам его с клоненными головами и сложенными руками. Он произносил священные слова и громко молился. В помещении было тихо, слышались лишь рыдания женщин и стоны детей. Готфрид подходил к каждой женщине отдельно, благословлял ее и тихо читал молитвы. Наконец подошел старик и сняв шапку настоятельно попросил: