Инго и Инграбан - Фрейтаг Густав - Страница 59

– Разумно говоришь ты, – сказал Бруно, взглянув на воронов вокруг дерева. – Боги носятся вокруг нас и присутствие их возвещается вестниками. Поэтому в ясных словах и в новых мыслях слышим мы великое откровение среди бела дня. Кто внемлет речам епископа, между тем, тот тоже с трудом может противоречить ему. Я полагаю, что различна власть богов. Новый бог христиан, называемый Триединым, царит среди дня. Боги нашей страны витают тут же, творят и правят, но, опасаюсь, не в состоянии преодолеть христианского бога. Страшны такие времена для каждого правдивого человека, но знаменуют ли они битву богов, конец земли человеков или новое владычество кто может знать это?

Он печально поник головой. Прочие тоже молчали. Наконец начал Куниберт:

– Каждого из нас удручают тяжкие мысли. Противен мне чужой обычай и новые учения. Старые боги дали мне почет и счастье и неразумно и злодейски поступил бы я, оставив милостивцев моих. Поэтому я полагаю: если возникла борьба между нашими богами и христианскими, то должны мы почтительно ждать, кто из них окажется более сильным. Тогда все выяснится для нас и если мы не безумны, то последуем мы тому, кто будет могущественнее в подаче счастья и победы. Если Бог христиан так могуч, как говорят, то прежде всего он должен даровать нам победу в войне со славянами. И будет это, по-моему, великий суд богов, когда решится судьба нашего народа.

– Следуй покорно за победителем, – гневно вскричал Инграм, – но я останусь верен могучим, которых славили мои деды. Давно уже известно нам, что вражда существует как на земле человеческой, так и на небесах. Зима воюет с летом, а ночь с днем. Будь я даже одинок, но в борьбе богов я останусь на стороне добрых духов моих предков, погибнут ли они или восторжествуют. Ненавистны мне новые хитрости, лукавые речи и злорадные улыбки богов и жрецов.

Он гневно поднялся и быстро вышел из дома своего, а Бруно печально посмотрел ему вслед.

– Сорбские узы расстроили его рассудок. Опасаюсь, что замышляет он насильственные действия.

Яркая заря сменилась темно-серым светом. Легкий багрянец лежал еще на лесистых горах и высотах, как вдруг на дороге, поднимавшейся от реки к деревне, послышалось торжественное пение. В сумраке двигалось шествие: мальчик с деревянным крестом, за ним Готфрид, толпа женщин и детей, Вальбурга на телеге, запряженной парой быков. Когда путники приблизились к горящим кострам, то их встретили радостные восклицания и громкие крики. С изумлением глядели они на огни и давку и принимали поздравления теснившейся толпы. Сам епископ с распростертыми объятьями поспешил навстречу пришельцам. Окруженный народом, Готфрид прежде всего отдал Винфриду отчет о своем посольстве.

Сквозь толпу, слушавшую рассказ, протеснился Инграм. В блаженном унынии он еще издали произносил имя Вальбурги, забывая в эту минуту свою злобу. Его мужественное лицо светилось. Покров на лице Вальбурги пошевелился, и она протянула руку к Инграму. Но подошедший Готфрид взял ее за руку, спустил с телеги и подвел к Винфриду. Вальбурга встала на колени, а Инграм отошел назад. В коротких словах Готфрид объявил епископу имя Вальбурги и постигшую ее участь, причем Винфрид ласково сказал:

– На дальней могиле я дал обет заботиться о тебе, как о дочери и Царь небесный услышал первую молитву мою. Принимаю тебя в залог того, что и впоследствии Господь будет милостив к делу моему.

И взглянув на мызу, где уже лежала куча бревен для новой постройки, он радостно воскликнул:

– В этом уголке леса воздвигнется, надеюсь, приют, в котором не один из узников получит свободу. Благодарю тебя, сын мой, за удачно совершенный тобой путь, тем более, что твое возвращение снимет с одного человека тяжкую ответственность.

На руках Инграма повисли маленькие братья Вальбурги.

– Пойдемте со мной, дети, – гневно сказал Инграм и потащил за собой малюток.

Но Винфрид загородил ему дорогу.

– Мальчики мои, и вся толпа эта принадлежит мне.

– Это сыновья моего друга и заботу о них я принимаю на себя, – вскрикнул Инграм.

– Дети выкуплены имуществом моего Господа, а не твоим, – ответил епископ.

– Они должны стать воинами, а не коленопреклонными христианами, – возразил Инграм.

– Опасаюсь, Инграм, – сказал Винфрид, – что не в пользу будут им дикие порядки твоего двора. Я обязан предохранить их от этого.

В яром порыве гнева Инграм схватился за меч, а епископ взял за руки мальчиков и, приподняв голову, встал против рассвирепевшего туринга.

– Не впервые стою я перед твоим оружием, – с укором произнес он.

Граф быстро подошел к Инграму и схватил его за руку.

– Восставая против епископа, ты поступаешь как безумец! Последуй благому совету. Но только попробуй поднять меч – и ты лишишься руки.

Но Инграм вырвался, в глазах у него зарябило. У присутствовавших побледнели лица. Инграм закричал:

– Меня и любимых мною он разлучает с богами нашими! Отомщу за оскорбление или погибну! – и пригнувшись, он направил меч против епископа. Но вдруг увидел он перед собой не ненавистное лицо священника, но женское, бледное, с багровой, как кровь язвой на щеке – и пораженный такой переменой, Инграм подался назад.

– Схватите рушителя мира! – вскричал граф Герольд.

Раздались дикие крики, сверкнули мечи. Но Инграм с поднятым мечом побежал в гору. Друзья его и товарищи-язычники встали между ним и гневной толпой. Это спасло его – преследуемый скрылся в тени леса.

6. Вальбурга

После трехдневных поучений и торжественного празднования, союзники разошлись по домам, христиане – высоко подняв головы, а язычники – унылые. Но волнение, возбужденное обаянием могущественного человека, распространилось по обширной земле турингов. Порыв ветра из лесной долины превратился в сильную бурю и, проносясь по стране, ниспровергал языческие деревья.

Винфрид уже не жил в хижине Меммо. По совету графа ему построили на мызе дом, чтобы он мог достойнее принимать народ. Но он редко бывал дома. Сопровождаемый всадниками и дружиной, епископ неустанно разъезжал по стране и где бы не появлялся, везде шли споры о жертвенных обрядах и о грядущем блаженстве в небесной твердыне.

Многие возлагали на себя белые одежды новокрещенцев, но еще большее число держалось в стороне, бессильные против громогласного слова и мужа, который подобно Богу решал там, где другие томились сомнением. Враги его защищались слабо, потому что епископ приветливо и почтительно говорил с каждым, каждому воздавал почтение, был ласков с женщинами и детьми. Встретив угнетенного или страждущего, он отдавал все, что имел при себе и так настоятельно увещевал, что побуждал на добрые дела даже самых ожесточенных. Во всей стране говорили, что человек он кроткий и важный, а потому охотно слушали его слова.

Деревня, в которую он приехал впервые, также преобразилась в течение нескольких недель. На мызе, принесенной Гильдегардой в дар Богу христиан, подле дома высилась башня, а около нее небольшое отгороженное пространство, посвященное богослужению, а также много блокгаузов: спальни, рабочие мастерские, первая в стране школа. Там, на низеньких скамейках сидели мальчики, состоявшие под опекой епископа. Они учили на родном языке «Отче наш» и закон Божий, а по латыни – молитвы, пение, отдельные слова. Учителем у них был Меммо. Он готовил также все необходимое для письма, варил черный сок волшебных чернил, учил питомцев вырезать и обделывать в рамы маленькие дощечки, наводил их для грифеля тонким слоем воска, а для чернил – покрывал белой корой берез. Когда Готфрид бывал в деревне, то и он учил детей церковному пению. Эту школу посещали также женщины и девушки. Как только вечернее пение разносилось с горы по деревне, хлебопашцы переставали работать и робко посматривали на двор, где новому Богу воздавалось вечернее поклонение.

Меммо бродил по лесам и лугам со своими учениками, объяснял им свойство трав и растений, причем деревенские мальчишки кричали на его маленьких питомцев, как кричат дикие птицы на прирученных, и Меммо порой приходилось поработать палкой, чтобы разогнать драчунов.