Золотой отсвет счастья - Френч Джудит - Страница 56

— Твоя застенчивость очень мила, — протянул он. Девушка смотрела в черные проемы открытых окон и думала, далеко ли она убежала бы, если бы решилась на это. Далеко не убежишь…

— Поднимем бокалы за нашу сделку, — сказала Бесс, не сводя глаз с его лица.

Сокольничий принял из ее рук фужер. Приложилась губами к вину и она, только пить не стала.

— Довольно, Элизабет. В постель. Я утомлен этими играми.

Бесс пришлось забраться на пышные перины. Она съежилась в углу кровати, судорожно сжимая бокал.

— Расскажи мне о своей империи, — нарочито спокойно молвила Бесс. — Я столько слышала о Сокольничем, но никогда не предполагала, что…

Перегрин отставил в сторону фужер и, бросившись на постель, потянулся к девушке. Она будто невзначай плеснула вина на его обнаженную грудь. Сокольничий тихо выругался, и в этот момент с треском распахнулись двери.

— Прекратите! Это отвратительно! — раздался громкий голос Аннеми.

Холодные пальцы Кэя капканом сжались на руке Бесс.

— Как ты посмела! — загремел он и вдруг осекся, оглянулся на Бесс. — На вас одинаковые сорочки. Дурачить меня вздумали?

— Убери руки от моей женщины!

— Кинкейд! — в изумлении воскликнула Бесс. Сокольничий крутанулся к окну, откуда доносился этот низкий грозный голос. Бесс вырвалась из его лап.

— Что за черт… — только произнес он.

— Не двигаться! — приказал Кинкейд, переступая через низкий подоконник спальни. Он направлял пистолет прямо Сокольничему в сердце. — Ни звука! Даже вздохнуть не смей!

Сам Кинкейд дышал прерывисто и тяжело, был бледен как воск. Но оружие не дрожало в его руке, хотя он и прислонился к раме, чтобы крепче стоять на ногах.

— Нет! Только не стреляй! — взмолилась Аннеми. — Бери ее и уходи, только не стреляй в него!

— Да вы все из ума выжили, — свистящим голосом произнес Кэй. — Далеко ли вы надеетесь уйти? Не знаю, конечно, как ты пробрался мимо постов, но…

— Заткнись, — рявкнул Кинкейд. Речь его звучала так напряженно, что казалась чужой, однако сомнений не было: жизнь Сокольничего висит на ниточке. — Бесс!

Девушка, обогнув кровать, приблизилась к шотландцу. Лоб его покрывала испарина, бинты на груди пропитались свежей кровью. Бесс подставила ему плечо и тихо сказала:

— Не надо было так… Ты просто губишь себя.

— Ты обманула меня! — заорал на девушку Сокольничий. — Ты нарушила договор!

— Нет! — Аннеми с криком бросилась через комнату и встала между шотландцем и мужчиной, которого любила. — Отпустите их. Это я во всем виновата, сэр. Это я подлила снадобье в ваше вино. Если кто и должен умереть этой ночью, то пусть это буду я.

— Но почему, Аннеми? — вскричал Перегрин. — Почему ты предала меня после стольких лет честной службы, после всего…

— Потому что она любит тебя, — отчеканила Бесс. — Ей невыносимо видеть в твоих объятиях другую женщину.

— Аннеми, это правда? — сипло спросил Сокольничий.

Женщина смотрела на него умоляющим взглядом.

— Простите меня. Простите, сэр. Я знаю, кто я, помню свое место, но я…

— Мы поговорим об этом позднее, — остановил он ее. — А сейчас отойди. Ты принимаешь меня за труса, если считаешь, что я позволю женщине защищать меня.

— Отойди, — предупредил Кинкейд.

— Нет, — своим звучным, грудным голосом молвила Аннеми. — Если шотландец хочет убить вас, пусть сначала убьет меня.

— Пойдем, Кинкейд. Оставим их, — заторопилась Бесс. — Скорее на «Алый», мы должны уйти с отливом.

— Я поверил тебе, Элизабет, поверил… когда ты… ког-да… — Перегрин Кэй начал запинаться, челюсть его задрожала, тело стало оседать, затряслись руки. — Аннеми… я…

Страхом и отчаянием исказилось его лицо.

— Умоляю, уходите, — тихо сказала Аннеми. — Ему плохо. Он тяжко болен. Уходите. — Она обняла Кэя, прикрыла его наготу. — Сейчас он уже не опасен, а когда очнется, то ничего не вспомнит. Уходите.

По телу Перегрина пробежали первые судороги, голова откинулась. Аннеми привычными движениями уложила его и стала придерживать.

— Значит, у нас есть время в запасе? — спросила Бесс.

— Да. Но мало, — коротко откликнулась женщина. — Бегите немедленно, а то будет поздно… Я здесь, мой милый. Твоя Аннеми здесь. Не бойся ничего. Я с тобой.

— Не нужно было тебе идти за мной, — сказала Бесс Кинкейду.

Он весь горел, его мучила нестерпимая боль. Это было ясно по тому, как он двигался — скованно и неестественно.

— Ну, конечно! Чтобы я торчал на шхуне, пока ты продаешься этому старому попугаю.

— У меня был готов план… — К черту все твои планы.

— Дай мне пистолет, — потребовала Бесс. — О Господи, кровь так и хлещет.

— Да кто здесь мужик в конце концов, я или ты? Пушка останется у меня.

Бесс сгибалась под тяжестью его измученного тела. По щекам ее катились слезы.

— Упрямый осел! — в сердцах бросила она.

— Да, я такой.

Чудеса, но ни в саду, ни около конюшни не было ни души. Бесс молилась, чтобы грумов не оказалось в стойлах. Она понимала, что пешком Кинкейд ни за что не дойдет до гавани. Оставалась единственная надежда — раздобыть лошадь.

Бесс осторожно помогла ему опуститься на землю.

— Жди меня здесь. Пойду посмотрю, не удастся ли вывести лошадь.

— Да я воровал коней, когда ты еще…

— Ш-ш-ш! — Она приложила палец к губам. — Тише, милый, тише. Я все сделаю. Все.

Девушка прижалась к любимому, обняла его крепко и коротко поцеловала в губы. Потом поднялась и помчалась к конюшне. В первом стойле было пусто. Во втором оказалась норовистая нервная кобыла, с которой и связываться смысла не было. В третьем Бесс повезло. Смирная лошадь была в уздечке. Пришлось только отвязать путы. Успокаивая кобылу ласковыми словами, Бесс расслабила веревки, попыталась найти седло — тщетно.

— Придется без седла, — шепнула она Кинкейду, помогая ему сесть верхом. Убедившись, что кобыла не ропщет, почувствовав на себе всадника, девушка ловко села позади Кинкейда и ударила лошадь в бока. — Все будет хорошо. Самое страшное позади, — твердила она, убеждая и себя, и Кинкейда. — Все, мы едем домой. В Мэриленд. Венчаться будем в оксфордской церкви…

— Венчания не будет, — оборвал он ее.

— Что? — вздрогнула Бесс. — Но ведь мы…

— Я люблю тебя, Бесс. Люблю. Готов жизнь за тебя отдать. Но я не женюсь на тебе.

— Но почему?

— Довольно с меня измен. Я не позволю больше разбивать мою жизнь.

— Измен? О каких изменах ты говоришь? Я не собиралась отдаваться Кэю. Я…

— Не лги и не юли, женщина. Ты собиралась переспать с ним. Ты сама мне об этом сказала.

— Да, но это только сначала. Черт побери, Кинкейд, нам нужно было вырваться от него. Ради этого… В общем, мы с Аннеми составили план, как…

— Я все сказал, — оборвал он. — Если бы я не пришел за тобой, ты что, не легла бы с ним?

— Я не хотела. Ни в коем случае не хотела.

— Не хотела. Но легла бы.

Оба надолго замолчали. И наконец шотландец заговорил:

— Я отвезу тебя в твой «Дар судьбы», Бесс. Побуду там, пока ты устроишься. Прослежу, чтобы никто не лез в твои дела. Но после этого мы делим наше золото и расходимся в разные стороны.

— Значит, ты бросишь собственного сына? Единственного сына?

Он с горечью засмеялся.

— Если хочешь, отдай его в мои руки. Попробую себя в роли отца. Хотя не сомневаюсь, что матерью ты будешь лучшей, нежели женой.

— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Кинкейд. Я люблю тебя.

— А я люблю тебя, девочка ты моя. Но в доме не может быть двух хозяев. Наш брак станет бесконечным сражением, кому называться главой семьи.

— Кинкейд!

— Все. Больше ни слова об этом. Я привезу тебя домой в целости и сохранности. Я буду выполнять свои обязанности, если родится на свет наш сын. Но это все. Мое слово последнее.

24

Мэриленд

Май, 1726 год

Бесс забралась в легкую двухколесную повозку, запряженную серой в яблоках лошадкой, натянула вожжи. Жеребчик легкой рысью зацокал по извилистой главной аллее «Дара судьбы». Ребеночек в животе у Бесс отчаянно топнул ножкой. Она засмеялась от удовольствия и, поглаживая свободной рукой круто выпиравшую округлость, сказала: