Каталог Латура, или Лакей маркиза де Сада - Фробениус Николай - Страница 5

Он выбрался из-под стола. Очень осторожно, чтобы не спугнуть радость. Взглянул в лицо матери, давясь от смеха. Она отложила свои бумаги и счета и взяла его на руки, а он закрыл глаза и прижался носом к ложбинке между ее огромными грудями, пахнущими оливковым маслом и потом. Трудно описать это наслаждение. Латур покрыл мать горячими поцелуями. Когда же она заперлась от него в спальне, он стал дергать ручку двери, но попасть внутрь не мог. Он знал, что мать там, но она не отзывалась. Латур долго слушал под дверью. В комнате было тихо, и он вообразил, что эта тишина означает, что матери там нет. Наконец она вышла к нему, и он обнял ее с таким жаром, что ей стало стыдно.

В глазах людей Бу-Бу была ростовщицей и потаскухой, наживающейся на процентах и кредитах, жадной и грубой. В ее доме царила тишина, заставлявшая звучать все предметы – сковороды и кастрюли, монеты и даже перья, когда она писала долговые обязательства, и прошло немало времени, прежде чем Латур обнаружил, что его мать умеет дарить не только блаженство.

Когда мать с сыном, рука в руке, шли по городу, женщины на улице дю Пюи косо смотрели на них из подъездов. Они бранились и плевали им вслед. Бу-Бу делала вид, что не замечает их, но мальчик оглядывался и таращил на них глаза, от его открытого взгляда им становилось не по себе. Они замолкали. Но их домыслы цвели пышным цветом. Мадемуазель Кирос получила по заслугам, родив поросенка, хотя в этом мальчике, несомненно, было что-то особенное. Кто его отец? Ведь Бу-Бу никогда не видели рядом с мужчиной. Уже четыре года она жила одна в простом каменном доме, и трудно было поверить, чтобы кто-то из городских парней бродил вокруг ее жилища и домогался расположения хозяйки. Разве что какой-нибудь слепец вышел из леса? Или Бу-Бу спарилась с козлом, а то и с жеребцом? А может, это согрешил приезжий моряк, до того изголодавшийся по женской плоти, что уже не видел, кто лежит рядом с ним в постели? Старые женщины шептали, что, верно, между ее коленями побывал сам дьявол, дабы пустить на землю свое пагубное семя. Но так как никто никого не видел и доказать что-либо было невозможно, слухи заглохли: женщины решили пренебречь случившимся и делать вид, будто мальчика не существует. Однако это было не так-то просто. Маленький Латур притягивал к себе городских кумушек. Они исподтишка бросали на него взгляды и порой окружали его на тихих улочках. С нескрываемым любопытством они изучали Латура и находили любые предлоги, чтобы прикоснуться к его сморщенному, как печеное яблоко, лицу. Они хихикали и задавали ему глупые вопросы. Однажды утром жена священника застала трех молодых женщин, укрывшихся с Латуром за соляными складами.

– Оставьте его и ступайте прочь! Прочь! Или вы не видите, что в нем живут дьявол, змей и рыкающий лев?

Она ткнула в Латура дрожащим указательным пальцем, и женщины более внимательно посмотрели на мальчика. На его лицо, почти лишенное подбородка, кожу в складках, большие грустные холодные глаза, и по телам их пробежала дрожь ужаса. Они подняли глаза на жену священника и согласно закивали головами. Похожая на скелет, она дрожала от негодования.

– Распутницы! Вы кончите в аду! Разве вы не видите, что он уже играет вами?

И она завела долгую речь об искушении и грехе.

– Я заставлю своего мужа заняться им, – закончила жена священника и удалилась восвояси. После того случая женщины Онфлёра уже опасались приближаться к Латуру. Каждое воскресенье священник по настоянию жены предупреждал своих прихожан, чтобы они не позволяли любопытству и глупым желаниям взять в них верх над благопристойностью, разумом и верой. Но женщины украдкой все-таки поглядывали на Латура и подкрадывались к нему поближе, делая вид, что заняты совсем другим.

Когда Бу-Бу редкий раз выходила из своего дома с его мягкими тенями, дома, ставшего продолжением ее тела, ее членов, плоти и запахов, и вперевалку спускалась в город на рынок, горожанки отворачивались от нее. После рождения на свет Латура страх и ненависть к ней, любопытство к ее внешности перешли в равнодушие. Онфлёр как будто забыл о Бу-Бу, и постепенно она тоже забыла о нем. Однако никто из горожан, или приезжих торговцев, или моряков, напивавшихся в стельку в трактирах, – ни одна живая душа ни разу не сказала ей доброго слова. Только тот мужчина, что пришел к ней однажды ночью, и Латур. Онфлёр перестал тревожить Бу-Бу, и она больше не боялась, что она плохая мать. В одной книге она вычитала фразу, которая ей так понравилась, что она могла часами сидеть и перечитывать ее. «И тогда она достигла эквилибриума своей жизни». Эквилибриум – равновесие. Это слово вызывало почтительность, требовало соблюдения дистанции, и Бу-Бу убедила себя, что именно этого она и достигла. Эквилибриума своей жизни. Ее занимало это слово и мысль о том, что она обрела гармонию. Однако, вопреки этой недавно обретенной гармонии, случалось, что былой страх пробуждался в ней, как призрак тех забытых времен. Она убеждала себя, что это лишь случайность. Ведь она «эквилибристка». Каждый раз, когда страх выгонял ее из дома или заставлял запирать двери и прятаться в укромные углы, она воспринимала это как измену самой себе. Тогда она раздражалась и бросала в мальчика все, что попадало под руку. В сумерках она доставала книгу и при колеблющемся свете лампы читала приносящие покой изречения.

Прошло несколько лет, прежде чем Бу-Бу наконец поняла, что Латуру не чужда злоба. Она пыталась терпеливо говорить с ним, ибо разделяла точку зрения своих приемных родителей, что от природы все люди добры, и не сомневалась в этом. Латур был любознательный мальчик. В саду под засохшей яблоней он устраивал театральные представления, ампутируя насекомым крылья или конечности. Он любил гулять в яблоневом саду и смотреть на бабочек, которые прилетали туда откладывать в цветах яйца. Громким криком он подбадривал тучи непарного шелкопряда, к вящему раздражению управляющего, который безуспешно пытался уничтожать вредителей. Латур бегал в темноте и кидал камнями в звезды.

– В другой раз я попаду в тебя!

Он гонял кошку вокруг дома, и однажды утром Бу-Бу нашла ее висящей на дереве. Латур упрямо отрицал, что имеет к этому отношение, в сумерках возле дома слонялись какие-то парни, говорил он и сам верил своим словам. Бу-Бу видела, что он лжет, но и на сей раз лишь сказала ему, что убивать животных – грех, он не должен этого делать. Если бранить его с любовью в голосе, он в конце концов поймет разницу между правильным и не правильным, думала она и заставляла себя забывать о его проступках.

Латур только улыбался и с отсутствующим видом смотрел мимо нее. А иногда разражался смехом, слушая ее наставления. Ему были неведомы чувства, которых, по-видимому, от него ждали и которые он легко мог бы изобразить, но он уже давно считал их смешными и бессмысленными. В чем ему раскаиваться? Он убил кошку. И что с того? Ведь кошка убивает птиц. Птицы пожирают насекомых. Почему он должен притворяться, будто раскаивается? Латур не понимал огорчений Бу-Бу.

Он испытывал особое чувство власти и наслаждения всякий раз, когда держал в руках маленького зверька и раздумывал, что с ним сделать. Животное лежало перед ним и не могло пошевелиться. Глубокая тишина заполняла Латура. Он сидел неподвижно и почти чувствовал, как боль пронизывает животное. В груди у него покалывали ледяные иголки. Голова казалась легкой. Глубоко под ложечкой посасывало. Одурманенный, он словно впадал в опьянение. Этот обряд давал выход его чувствам. Когда животное наконец умирало, Латур закрывал глаза. На минуту ему становилось грустно. Но потом он испытывал облегчение.

Латур понимал, что в отличие от остальных людей ему незнакомо чувство боли. Он с удивлением смотрел на мать, когда ей случалось порезаться или у нее что-то болело. Она часто стирала себе ноги, и он любил промывать ей раны, накладывать мазь и при этом с любопытством поглядывал на ее морщившееся от боли лицо.

Может быть, у мальчика есть потребность проникнуться чужой болью, думала Бу-Бу, стараясь прогнать неприятное чувство, возникавшее в ней от его любопытного взгляда.