Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 56

По лестнице плетневского дома Александр Борисович поднимался с грацией орангутана: алкоголь отразился на координации движений. Возле двери, однако, Турецкий постарался приосаниться и, нажимая на звонок, держался по стойке «смирно». Впрочем, как только открыли, нарушение координации снова дало о себе знать, и в прихожую квартиры Плетнева он буквально впал, зацепившись за коврик у порога, ухватившись за стену и едва устояв на ногах. Теперь ему было на это плевать: зрелище жены и Антона Плетнева, застывших бок о бок, отбивало мысли о собственном внешнем виде. Ну правильно, они вместе! In flagranti, – всплыл в памяти юридический термин. Что и требовалось доказать.

Залившаяся краской жена робко пробормотала его имя. Турецкий молча отодвинул, почти оттолкнул ее, и пошел на Плетнева. Целеустремленно, как бык на красный тореадорский плащ.

– Ты... змееныш... это моя женщина! – Турецкий будто со стороны услышал собственный голос и поразился тому, насколько невнятно он произносит слова. Однако недостатки дикции искупались громкостью исполнения.

– Турецкий, остынь! – потребовал Плетнев, стараясь держаться холодно и спокойно. – Стыдно будет потом!

Запомните раз и навсегда, уважаемые читатели: если вы хотите разъярить злейшего дру... то есть злейшего недруга, который к тому же изрядно пьян, повторите ему эти слова!

– Стыдно? Мне? – взревел Турецкий и со всей силы замахнулся на Плетнева. Но пиво с водкой не улучшили его способностей к драке. Плетнев легко ушел от удара, а в следующую минуту оказался за спиной Турецкого и плотно обхватил его за плечи, не давая повернуться и замахнуться снова. Последовавшая сцена напоминала не то попытку сиамских близнецов разделиться собственными силами, не то борьбу нанайских мальчиков. Ирина, застыв поодаль, со смесью ужаса и изумления наблюдала, как Турецкий пыхтит и тяжело, норовя упасть, вырывается, а Плетнев спокойно держит его. Вмешиваться в поединок она ни за что бы не стала, понимая, что ее вмешательство ожесточит обоих. Закон животного мира: когда могучие самцы дерутся, трепетной самке надлежит держаться в стороне.

– Саша, тихо! – Плетнев попытался еще раз воззвать к остаткам разума Турецкого, не успевшим нынче вечером утонуть в алкоголе. – Саша, все не так, как ты думаешь!

Словно прислушавшись, наконец, к его словам, Саша замер. Обнадеженный Плетнев отпустил Турецкого. В тот же миг, почувствовав себя свободным, тот замахнулся и ударил Антона. Антон не сделал и попытки уклониться от удара или ударить в ответ. Ирина вскрикнула: из разбитой губы Плетнева потекла кровь. Однако и Турецкому торжествовать не пришлось: не рассчитав замах, он сам завалился на бок и ударился скулой о крючок, где висела ложка для обуви.

Некоторое время они оба смотрели друг на друга с разбитыми лицами: только Плетнев твердо стоял на ногах, а Турецкий почти лежал на полу.

– Ну и что? Полегчало тебе? – спросил Плетнев. Он хотел, чтобы это прозвучало сочувственно, но прозвучало раздраженно. Ну, а что, скажете, он не прав? Этот умник надрался, как свинья, ввалился в чужой дом, попытался избить хозяина... У кого угодно терпение лопнет!

Турецкий с трудом поднялся на ноги. Произнес почти трезвым голосом:

– Не-а... не полегчало.

Он смотрел на Ирину. Ирина смотрела на него, – скорее растерянно и сочувственно. Однако в ее замутненном слезой взгляде Турецкому почудилась уклончивость, свойственная нечистой совести.

– Ира. Я ухожу. Плетнев. И от тебя ухожу. Из «Глории». Вы поняли? У-хо-жу!

– Нет. Не поняли, – наставительно, точно с дошколенком разговаривал, произнес Антон. – Проспись сначала.

Турецкий загадочно улыбнулся. Поднял вверх указательный палец:

– Зря не поняли. От этого – не проспишься... Я – улетел. А вернуться – не обещал...

И, пошатываясь, ушел в темноту лестничной площадки.