Взлетная полоса - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 58

– Потому что у дяди Саши редко бывают свободные вечера. Должны же они побыть вместе.

– Пусть побудут вместе! Тут. С нами.

Детская наивность, о, как же она бывает жестока…

– Вместе, Вася, это не всегда с нами. Тетя Ира с дядей Сашей хотят побыть вдвоем… Понимаешь ты это, а?

Антон отвернулся, встал и снова принялся яростно тереть ни в чем не провинившуюся тарелку поролоновой губкой, чей нежно-розовый цвет успел померкнуть под напластованиями пищевого жира и моющего средства. Антон не хотел, чтобы Вася догадался: самому Антону не очень-то по душе представлять Ирину с Турецким. Вдвоем… С его стороны это нехорошо, но в том-то и гадость, что сердцу не прикажешь. Сердце хочет Ирину. Всю. Целиком. Антон Плетнев – не из тех, кто крутит романы с женами друзей. А если целиком невозможно, то и думать об этом нечего.

– А все вместе мы на следующих выходных к тебе приедем, – не оборачиваясь, посулил отпрыску Антон. – Когда тетя Катя поедет туда маму и папу своих навестить, мы все к вам и приедем…

– Мало ли что она извинилась, – пробурчал Вася, с ненавистью тыча вилкой курицу. – Она мне обещала…

Неизвестно, что ответил бы на это Плетнев-старший, но в летний вечер на кухню вдруг ворвалась резкая трель дверного звонка. Оба – папа и сын – посмотрели в сторону прихожей, но Вася, как более резвый, опередил Антона. Мальчик немедленно вскочил с табуретки и бросился к входной двери:

– Это тетя Ира!

И мужчины маленькой семьи Плетневых получили вознаграждение за свои страдания: это была именно Ирина Генриховна, и никто другой.

С появлением гостьи на кухне квартиры Плетневых сразу стало светлей, чище и уютней. Пока Ирина перемывала посуду, которая из рук Антона выходила покрытой пятнами жира и мутными разводами, Вася без капризов – что само по себе чудо! – доел курицу. А когда все трое уселись за стол, мальчик ткнулся лбом в плечо Ирине:

– Тетя Ира… Я знал, что ты приедешь!

– Вася, я очень хотела приехать! – В ответ Ирина обняла мальчика. – Просто сначала не могла. А потом – смогла. Дяде Саше срочно понадобилось с кем-то встретиться по работе…

– Я так и знал, что он меня отпустит, а сам все один будет расхлебывать, – проворчал Антон, ставя чайник на плиту.

– Потому что тебе надо было кое-кому рюкзак собрать. – Ирина шутливо-покровительственно потрепала Васю по голове.

Она была рада снова оказаться на этой кухне, в этой квартире, которая за то время, что Ирина ее посещала, стала ей едва ли не вторым домом, среди этих мужчин, которым она нужна. Антон и Вася – люди стойкие и бестрепетные, но даже таким представителям мужской породы (возможно, таким – особенно) необходим женский взгляд, женская рука, женская ласка…

«Ну уж насчет ласки – извините, – мысленно обратилась Ирина к Васе и Антону – особенно, конечно, к Антону. – Чем могу, стараюсь помочь, но у меня своя семья, муж и дочь. Дочь, правда, далеко, но Турецкий близко, и свою ласку я должна дарить именно ему. Ведь, несмотря на отдельные недостатки, в целом он у меня замечательный».

– Ну и работоспособность же у Турецкого – просто диву даешься! – подтвердил ее невысказанное мнение Антон. – Я только рекламистов отработал. А он – и с вдовой поговорил, и к инструктору домой съездил, и у Лимонника был…

– Я знаю, лимонник – это чай такой, – без разрешения влез в разговор взрослых Вася.

– Почти, – серьезно подтвердил Антон. – Это один адвокат, он нам помогает. – И снова обратился к Ирине: – А еще Турецкий в экологической милиции был…

Ирина невольно схватилась за края табуретки: ей показалось, что мир вокруг нее пошатнулся.

– В экологической милиции? – осведомилась Ирина, стараясь, чтобы ее голос звучал естественно. – Да, помню… Он говорил что-то про молодого наглого взяточника. Он что, туда утром ездил?

– Нет, днем. – Вот у Антона голос звучал стопроцентной естественностью: ему не приходилось скрывать волнение, потому что ему не из-за чего было волноваться. – Все выяснил. До завтра мы этого эколога не трогаем, а завтра будем слушать его.

– Да… Турецкий очень многое успел. – Мир наконец перестал колыхаться вокруг Ирины. Размытость ситуации исчезла, на ее место пришла предельная ясность – и необходимость действия. – Мальчики, извините, мне позвонить надо. Вы пока чай заваривайте, я сейчас.

Вынув из сумочки мобильный, Ирина встала и вышла в коридор.

«Сколько можно, Турецкий? Сколько можно? Обещать, что больше никогда, что это было в последний раз, а после – хитрить, изворачиваться, убедительно лгать с ясными глазами? На работе ты выводишь преступников на чистую воду, а в семейной жизни применяешь весь арсенал преступных уловок, чтобы скрывать свои похождения. А ведь ты уже не мальчик, Шурик! Не пора ли тебе остепениться? Но ты, разумеется, с готовностью подтвердишь: “Пора, Иришка, пора”, – единственно для того, чтобы отвязаться от меня, а потом продолжить заниматься тем же, чем и раньше. Главное для тебя, чтобы ничего не менялось. Потому что на самом деле наша семейная жизнь – со всеми обманами, мелкими и крупными, – тебя вполне устраивает, и ты уверен, что так будет всегда. Ты не знаешь одного: что меня она перестает устраивать. Мне уже хорошо за сорок, а в этом возрасте все труднее тратить лучшие чувства на мужчину, который неспособен их оценить…»

Эти ощущения, складывающиеся в непререкаемой убедительности формулировки, подобно осколкам снарядов проносились в голове Ирины Генриховны, пока она слушала длинные гудки в трубке. Что-то долгонько не отвечает ее дорогой муженек… В ожидании ответа Турецкого Ирина слегка успокоилась, но это не означало, что злость ее ушла. Злость трансформировалась: она остыла и из кипящего потока расплавленного металла сделалась холодным оружием. Возможно, кинжалом. Маленьким, но очень острым.

Ну вот, наконец-то ответил! Тем бодрым голосом, который у него появляется, когда необходимо что-то скрыть:

– Ирка, привет!

– Привет, Турецкий! – подстраиваясь под мужа, откликнулась Ирина. – Ну как там эколог?

– Да вот, пьем кофе с Ярославом Ивановичем, – подтверждая худшие подозрения, ответил Турецкий. Что-то звякнуло на заднем плане. – Представляешь, двенадцатый час, а народ в кофейню все идет. Вот она, светская жизнь Москвы.