Взлетная полоса - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 62

Да, но как же быть с заказчиком? Заказчик такого приказа не отдавал. Убийство для него – лишняя головная боль. Поди объясни ему, что этого требовали сложившиеся обстоятельства… Чего доброго, еще откажется платить. Точно, откажется. Заказчик, сразу видно, скуповат. Это плохо. Есть на свете люди жадные, а есть скупые: первые стараются урвать от жизни побольше благ, а вторые трясутся над каждой накопленной копейкой. Если то и другое свойство совмещается в одном человеке, это вообще кранты. Похоже, заказчик как раз из таких сволочей… А значит, было бы страшной ошибкой раздражать его незапланированным убийством. Если отдаст приказ, тогда – с полной нашей готовностью. А пока – живи, следак!

Человек по-прежнему стоял в зарослях. Пистолет, перенявший тепло его тела, так и остался за поясом. А Турецкий, пикнув автомобильным брелоком, очутился в родном и привычном салоне машины, не представляя, чего избежал.

Когда же автомобиль Турецкого вырулил со вдора, человек в бейсболке, взглянув на освещенное окно Ольги, быстро покинул свое укрытие и зашагал к дому.

Что касается Ирины, то она была убеждена: где бы ни был Турецкий, у него происходит с этой женщиной все, что должно произойти… Почему с женщиной? Потому что в нетрадиционной сексуальной ориентации ее муж замечен не был. А если он снова врет, значит… значит… все мы отлично понимаем, что это значит!

Разговор на кухне продолжился без Васи, который, полный предвкушения завтрашних радостей, наконец-то улегся спать. А Ирина Генриховна, дав волю нервам, вполголоса, чтобы не разбудить ребенка, но раздраженно повторяла и повторяла свои (по большей части риторические) вопросы:

– Как это происходит? Почему это происходит? Где он, с кем он? Почему он опять мне врет?

В таком состоянии Ирина была самой себе противна, особенно когда воображала себя со стороны: глаза сверкают злостью, на щеках красные пятна, прическа растрепалась… Но Антон, казалось, этого не замечал. Кажется, Ирина не была противна ему. В любом состоянии… Ирина затруднялась в целом определить свои чувства к этому человеку, но в данный момент она гарантированно отвечала за то, что по крайней мере благодарность к нему испытывает. Хотя бы благодарность.

– Ира… Может, он не врет. Может, его правда эколог этот зачем-то вызвал…

И он еще хочет оправдать Турецкого! Какой, в самом деле, замечательный, чуткий, благородный мужчина этот Антон Плетнев. Не то что некоторые!

– Ты сам мне сказал только что, что эколог его мобильного не знает и знать не может, – отвергла утешения Ирина. – Вот позвони сейчас Турецкому. Тебе он что скажет, интересно?

Плетнев опустил взгляд. Потом, точно солдат, повинующийся командиру, потянулся к своему мобильнику.

– Нет! – спохватилась Ирина. – Антон, не надо звонить. Я ведь сама ему тоже соврала.

– Как соврала? Тебе-то зачем врать?

– Не знаю зачем. Сказала, что я дома, спать ложусь. Просто вот назло… Глупо. Гадко. Что в этом такого, что я у вас? Я Ваське обещала, что попрощаюсь с ним. Васька этого ждал…

Антон отвел взгляд, и Ирина подумала, что его растрогало упоминание о сыне, которому так не хватает матери. Хороший мужик – Антон. Столько в своей корявой жизни перенес, что другой на его месте сломался либо ожесточился бы. А он – хозяйственный, добрый… И, между прочим, для женщин привлекательный. Как хотелось бы, чтобы он был счастлив. Он и маленький Васька. Чтобы им наконец повезло…

– Ира, без тебя… Без тебя трудно.

– Да. Вася ко мне очень привязался, я вижу.

– Я… Я не о Васе. Я о себе.

Ирине показалось, что она ослышалась, и, прежде чем мозг принял невероятную истину, голова резко вскинулась, глаза поймали взгляд Антона. Он смотрел на нее – прямо, серьезно, не отводя глаз.

В то время как взгляд Ирины отражал удивление, замешательство, почти испуг… Это состязание или, скорее, испытание взглядов длилось пару секунд. Потом Антон резко встал, повернулся лицом к окну, за которым короткая летняя ночь уже прикрыла тенями все то, что можно было бы разглядеть.

– Прости, – сказал Антон – окну, а не Ирине Генриховне. – Прости, я идиот. Само вырвалось. Да нет, что я оправдываюсь… Зря сказал!

– Да. Зря. Антон… прости меня…

Неловкость этого признания, которое при других условиях могло содействовать сближению, разделила их, воздвиглась между ними непробиваемой стеной. Каждый, казалось, ощущал потребность в суетливом движении, которое отделило бы его от другого человека, находившегося сейчас рядом, на этой кухне, – и тем более безмерно чужого. Антон расковыривал коротко стриженным тупым ногтем пузыри краски, вздувшиеся на подоконнике. Ирина скованно встала со стула, прижимая к себе локти, как бы для того, чтобы ни за что не зацепиться, шагнула к раковине, включила воду, чтобы вымыть свою чашку, покоричневевшую от крепкого чая. Антон тоже сделал шаг в направлении раковины – Ирина шарахнулась от него, как от маньяка. Но Плетнев всего лишь протянул руку – и забрал чашку. Не приближаясь к Ирине ни на полшага.

– Не надо, – скупо объяснил Антон. – Не трогай. Я сам… посуду вымою.

– Да, – в таком же лапидарном стиле ответила Ирина. – Я пойду. Очень поздно уже.

Подхватив свою сумочку, она стремительными шагами покинула кухню. Хлопнула входная дверь.

Оставшись в одиночестве, Антон сжал кулак – и, замахнувшись, врезал себе по темени. Удар был не вполне, для такого профессионала драки, серьезным, но и не совсем шуточным. Со стороны непонятно было бы: пытается этот человек себя наказать или же вправить какой-то случившийся в голове вывих? Что касается Антона, обе версии показались бы ему правильными. Только он предложил бы еще и третью: когда болит шишка, не так больно на душе.

«Дурак, – корил он себя, – дур-рак, дур-рак… Дурачина ты, простофиля! А еще частный сыщик, вроде должен был бы соображать своей головешкой дурацкой. Зачем признавался? Так мог бы ее видеть, хотя бы изредка, а теперь… Теперь неизвестно, войдет ли она еще когда-нибудь в твой дом. Если перестанет приходить, Васька страдать будет… Из-за того, что папочка не просчитал последствий. Зачем, спрашивается, признавался? На что надеялся? Ага, Антоша, я тебе скажу, на что ты надеялся: что, если Турецкий жене изменил, она вправе оставить его и уйти к тебе. Вправе-то, может быть, и вправе, тем более что Турецкий, как всем известно, ходок тот еще, а вот станет ли она это делать? Нет, не станет. И ты это отлично понял, хоть и непроходимый дурак. Ирина любит своего Турецкого! Как она посмотрела после этой глупости… после этого признания, да у нее же все на лбу написано было. Для нее не существуют другие мужчины – и вообще никто, кроме ее Саши…»