Каинов мост - Галеев Руслан - Страница 64

— В смысле?

— Ну, вот соя — это мясо, которое растет на деревьях. Так же и раскрашенные бумажки — это золотой запас государства. Все дело в том, во что ты веришь, поднося ко рту ложку.

— Все дело в том, — усмехается Фиксатый, — что ложки нет…

— А это смотря как посмотреть, — усмехается в ответ Жора Брахман.

Самук доточил кол, внимательно осмотрел его, потом огляделся вокруг.

Сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

— Обжечь нету. Плохо. Однако, ну и ладно…

На выступающий из стены кусок кирпича перед моими глазами падает капля. Вторая падает мне на лицо. Там, за кирпичными руинами, начинается дождь. Обычный летний дождь, как в кинофильме с молодым Михалковым. Очень хочется скинуть провонявший бушлат и подставить спину под капли. Но Чурашов не советовал. У тех, кто сидел сейчас в разрушенной Москве, имелись огнеметы. И если по штурмующим пройдутся волнами огня, то вспыхнувший бушлат можно успеть сбросить, если повезет, а свитер на какое-то время спасет от жара. Поэтому мы кутались в грязные потные одежды и ждали, глядя, как дождь дробит битый кирпич…

— Дождь, — говорит Фиксатый.

— Угу, — мычит в ответ Брахман.

Но дождь кончается уже через несколько минут, так и не принеся прохлады. Поднося к губам флягу, я стараюсь думать о дожде, подчиняя свои мысли холодной воде, текущей с неба, и насильно отгоняя их от того, о чем действительно стоило бы задуматься. Но не теперь, не сейчас, не в такой обстановке…

— Я так, на, и не понял, чего ты приплел эту сою, — возвращается к прерванному разговору Гарри, — и при чем тут Москва?

— Москва — такой же символ, — отвечает Жора, — мы боремся не за руины и тем более не за могилы предков. Мы боремся за символ города, за то, во что мы верим, когда слышим слово «Москва». Другими словами, люди никогда не гибли за металл, а только лишь за символ металла.

— Что-то я не догоняю, на, к чему ты это?

— Да к тому, что знайсцi i згубiць — сэнс адзiны, рознiца у знаках.

— Чё?

Но Жора не успевает ответить. В подвал буквально скатывается Фиксатый и с истошным воплем «Огнеметы!» валит с ног Гарри и Брахмана. Менее чем мгновением позже рядом падает натягивающий на уши воротник Самук, потом почти сразу же — я. Гарри рывком вытягивает из вещмешка кусок брезента и вместе с Брахманом суетливо пытается укутать всю нашу барахтающуюся на дне подвала, напуганную до чертиков кучу. Я, промахиваясь и матерясь, застегиваю пуговицы на бушлате. В правом наушнике обрывается «Лайбах» и своевременной насмешкой все тот же звук переворачиваемой страницы вплывает вместе с первой волной огня и жара. Уже чувствуя, как плавятся ресницы, я ныряю лицом под брезент.

— Господи, помоги, — хрипит кто-то из наших, но я не понимаю кто.

— Твою мать, на, — совершенно четко прямо мне в ухо произносит Гарри.

…Солнце вставало медленно и натужно, словно продираясь сквозь идущие на бреющем полете тяжелые эскадрильи туч. Тучи же давным-давно впитали в себя дым и копоть и теперь асфальтовыми кашалотами жались все ниже к земле. Солнце пыталось прорваться в обратном направлении, к зениту…

— Курить — здоровью вредить, — раздался над ухом знакомый голос, — а вот угостить хорошего человека не грех. Здоров, Душегубец.

Простой парень Серега Дымарев вырулил из густых рассветных сумерек и приземлился на корточки рядом со мной. Вскоре мы уже оба дымили сигаретами. Моими, разумеется. Я молчал, Серега, разумеется, нет.

— Я минут через двадцать уже отправляюсь… Такая жизнь, брат: ни свет ни заря и в самые ебеня. Поеду за группой еще одной, типа вашей. Мурашов приказал. А вы, видать, тоже скоро, а?

— Ага.

— Ну да, в курсах уже. Ну это, я думаю, после артподготовки первичной?

— Ага.

— Ну ладно, это, пойду я… Дай-ка еще сигарету, а то дорога дальняя. И еще, где тут чукча ваш? Хочу все-таки финарь у него выменять. А то ему-то, может, уже и не понадобится, а мне в машине да по нашим временам — в самый раз. Как считаешь?

— Ага.

— Дык я в палатке гляну?

— Ага.

«Если проглянет звезда — выживу, — глядя на наждак царапающих землю туч, думал я, — хотя бы одна звезда, и все — выживу». Но тучи шли плотным строем, а сигарета все больше горчила гортань. «Нет», — отчетливо произнес в палатке Самук.

Я поднялся, попрыгал, разминая затекшие ноги, потянулся. Черкнув красным по темному бархату, ушла в щель между бетонными плитами до половины выкуренная сигарета. Тучи вдруг рванули в разные стороны, всего на секунду и ровно настолько, чтобы я успел заметить едва заметную белую точку на сером фоне. Я сунул руку в карман, выудил из шва затерявшуюся чудом семечку и кинул ее в рот. Медленно, чувствуя, как разбегаются иглы по затекшим конечностям, пошел между кунгов, замечая в чуть заметном намеке на свет тысячи мелочей: сколы и царапины на крыльях грузовиков, облупившуюся краску номеров, пригревшегося на капоте кузнечика, торопливо семенящую куда-то по другому капоту семью больших рыжих муравьев. За кунгами кучей были свалены вещи тех, кто не вернулся из первой экспедиции в Москву. Говорят, она планировалась как разведка боем. Собственно, не говорят, а говорит, а еще вернее — пишет некто Д. Карпов, единственный, чьи вещи не были свалены в эту кучу. Единственный, кто вернулся. Со сломанной, правда, челюстью и десятком мелких осколков по всему организму. Осколки вынут, а вот нормально общаться он уже никогда не сможет, только с помощью бумаги и карандаша.

Я присел на корточки и первое, что увидел, — потертый на торцах дешевый кассетный плеер, зажатый между старым приемником и толстой книгой со стершимися буквами на переплете. «На счастье», — оправдываясь, подумал я и протянул к нему руку.

— ПОДЪЕМ!!!! ПО КУНГАМ!!! БЕГО-О-ОМ!!!! — взорвалась вдруг ночь изменившимся, до позвоночника пробирающим голосом Чурашова.

Я вскочил, заметался, потому вдруг как-то сразу понял, что надо делать, и, запихивая плеер в карман, рванул к нашей палатке.

Сквозь толчею. Сквозь крики, мат, запах утреннего пота и нечищеных зубов. Сквозь хмурые опухшие лица с испуганными глазами. Сквозь надрывное лупцевание по подвешенной рельсине. А тучи на небе уже сжимались, пряча мелькнувшую звезду.

— ПОДЪЕМ!!!!

Шатаясь, выхаркивая остатки пепла из гортаней, сбрасывая на ходу тлеющие бушлаты, выползаем из вмиг почерневшего укрывища, и в ту же минуту выстрел — четко над нашими головами в оспины кирпичей — укладывает нас на землю, черными мордами в черный битый кирпич.

— Игр… кхе-кхе… играет с нами, краснокожий, на… кхе…— Гарри катается по земле, стараясь пересилить душащий хриплый кашель, с трескучей мокротой расцарапывающий гортань до кровавых язв. Мы все катаемся по земле и перхаем, перхаем, перхаем. Если приподняться над кирпичами, то еще можно разглядеть огромное трехэтажное тулово стального зверя, поливающего окрестности вырывающейся из хобота струей пламени. Но подняться не дает засевший где-то в руинах по ту сторону улицы снайпер. Улицы, впрочем, практически нет: груды битого кирпича да упрямые углы домов с кое-где сохранившимися лестничными пролетами, — вот и все, что от нее осталось. Одно хорошо — огнеметы никогда невозвращаются туда, где уже побывали.

— А в курсе… кхе-кхе… что их… кхе… для зачистки чум… кхе-кхе-кхе, твою… чумных районов создавали. Очистка огнем, вся бай-кхе-кхе… Потом их вроде как уничтожили, а потом… хе-кхе-на… они вдруг тут объявились, вроде как… кхе… за Фальстатом пришли.

Птах-та-а-ах — пуля снайпера ложится значительно ниже, а потом поющим рикошетом уходит вверх. Мы дружно суем носы в кирпичную муку. Судя по всему, время движется к полудню. Вот-вот оживет передатчик.

— А по науке они брэндмауэрами называются, — повернув голову набок, говорит Жора Брахман, — говорят, они… кхе-кхе… С катушек съехали на испытаниях еще… кх-кх… Просто снялись с места и ушли в леса… кх-х-хх-кха… пару лет иска… кхе… ли, не нашли, а вот тут объявились.