Каинов мост - Галеев Руслан - Страница 72

Но даже и там, на дорогах, люди не могли скрыться от войны. То и дело налетали самолеты — не знаю, чьи, — и бомбили беженцев. Какую угрозу они, то есть мы, представляли, кому были опасны? Из лесов налетали разрозненные банды и грабили и без того обескровленных и обездоленных беглецов. Сколько обойм я расстрелял тогда? Сколько пуль отпустил на волю снимать кровавую жатву мне на душу?

Во время одного из мародерских налетов к моему «макару» неожиданно присоединились короткие хлесткие очереди стальных ветеранов Второй мировой — немецких «шмайсеров». Три человека в черных свитерах выскочили из общей массы беженцев и помогали мне своим огнем. Не думаю, что кто-то из налетчиков ушел в тот раз.

Когда все закончилось, старший (и не только по возрасту, как потом выяснилось) сказал мне:

— На дорогах сейчас ловить нечего. Толпа не даст далеко уйти: или под пулю попадешь, или под бомбы. Тут в паре километров Пироговское водохранилище. Воду не так утюжат, можно попробовать каналами уйти на Белое. Если хочешь, двигай с нами.

Я согласился.

Как оказалось, к тому моменту, как я повстречал бывшего майора ВВС Владимира Карасева, спустившегося с небес прямиком на воду, и двоих из его ребят, от Москвы удалось убраться всего на одиннадцать километров. Карасев оказался прав — дорогами, в толпе беженцев, под постоянными авианалетами и набегами лесных банд мародеров далеко было не уйти. И еще в одном оказался прав старый майор. В том, что не пытался спасти всех, не тянул за собою всю толпу. Ни к чему хорошему это бы не привело. У благих намерений такого рода совершенно определенные функции.

Теперь было нелегко восстановить ход событий, приведших меня именно в то место и именно в то время. Смутно помню, как Монгол велел мне уходить лосиноостровским направлением в сторону Мытищ, где мы договорились с ним встретиться. Еще более смутно, какими-то рваными обрывками воспоминаний — как в районе Перловки волна беженцев, в которую я влился сразу за МКАДом, была встречена одним из первых заградотрядов. Людей просто расстреливали с крыш. Дома плотно облепили дорогу, а в тех местах, где между ними были просветы, в которые можно было уйти, стояли солдаты. Паника — именно там, в Перловке, я впервые четко осознал, что значит это слово. Я и сам был частью его. Животный страх перед губительным огнем заставлял толпу (и меня как часть ее тела) бежать, давить себе подобных, спасаться любой ценой. Каким образом мне удалось выбраться из этого ада? Какими путями, какими крысиными норами? Избитый, весь в своей и чужой крови, с пустым пистолетом в руках я пришел в себя под какой-то теплотрассой. Даже не спрашивайте меня, в кого я стрелял, я и сам боюсь задавать себе этот вопрос.

Когда-то Перловская теплотрасса была известна на всю Москву и Подмосковье тем, что здесь создали целый город так называемые лица без определенного места жительства. С ними боролись, от них заваривали люки, заливали цементом все полости, в которых они могли скрываться. А они выживали, и их город существовал наперекор всем. Теперь он был пуст: крысы убежали с тонущего корабля и правильно сделали.

Вдоль теплотрассы я дошел почти до Северной ТЭЦ, но потом пришлось возвращаться, потому что ТЭЦ охраняли солдаты. Долго брел какими-то изрытыми воронками полями, пока не выбрался к лесам. Даже отдаленно я не представлял себе своего положения. Не знал, как далеко удалось уйти от Москвы. Как оказалось, совсем недалеко. На одной из дорог я влился в еще один поток беженцев, который, еле двигаясь, много часов спустя вынес меня на Осташковское шоссе. В одиночку я проделал бы этот путь во много раз быстрее. Но в одиночку было страшно. В толпе, впрочем, тоже. И кроме одинокого страха, который по большей части был страхом людской массы перед неизвестностью, в толпе подстерегала она, моя новая знакомая по имени Паника. Самая жуткая из всех моих знакомых.

Поэтому я согласился. Среди нескольких вооруженных и умеющих обращаться с оружием людей было безопаснее, чем в многотысячной человеческой толпе, легко превращающейся в животную массу.

…В далеком теперь уже 1987 году Карасев, налетавший достаточно для стремительно приближающейся пенсии, решил перевестись в более тихое и уютное место. Это ведь только в бескрылом обществе принято идеализировать небо, придавая ему флер романтики и прочие легендарные качества. Что вполне, впрочем, объяснимо для тех, кто навеки прикован к земле. Действительность, как обычно, не так радужна. Постоянные перегрузки, смена давления, вибрации и эмоциональные потрясения, — все это за предписанные двадцать лет выслуги сильно убивает организм. К тому же начиналась (пока еще едва заметная) волна гонений на армию, которая, в частности, привела в 1991 году к приказу, запрещающему военным появляться в общественных местах в форме. В период славной вольницы президента Михаила Сергеевича Горбачева армия деградировала до такой степени, что за год военным летчикам с трудом удавалось налетать три-четыре часа. За год! Из восьмисот семидесяти шести тысяч часов — три часа полетов и восемьсот семьдесят три часа на земле. Так выглядела только военная авиация того периода. Майор Карасев, человек, всю жизнь поддерживавший хорошие отношения со здравым смыслом, понял, что в небе ловить больше нечего. Через каких-то хороших знакомых в Генштабе ему удалось получить место коменданта при тренировочной базе ВВС на Клязьминском водохранилище. Действительно тихое и спокойное место. При тренировочной базе имелся частично погруженный в воду Ту-154, на котором отрабатывались действия при экстренном приводнении: спасение, эвакуация и прочее. Всем этим хозяйством и стал заведовать майор Карасев.

— А почему Ту-154, если база ВВС?

Мы как раз пробирались через глухой ельник, который с двух сторон зажимал Осташковское шоссе.

— А потому, что Ту-154, уважаемый, есть не что иное, как приспособленный для гражданских нужд Ту-16, в оригинале — стратегический бомбардировщик. А кто ж тебе стратегический бомбардировщик выделит для тренировок?

Восемь лет спустя, в 1995 году Владимир Карасев ушел на пенсию. За это время он успел построить на том же водохранилище приличный дом, а также организовать небольшой, но вполне прибыльный бизнес.

— Москву же не зря зовут портом пяти морей. Это, как ни странно, самая что ни на есть реальность, — рассказывал Карасев. — По каналам можно пройти и на Каспий, и к Черному морю. А я в основном по водоканалу имени Москвы к Белому ходил.

Там, на Белом море, Карасев за копейки (равные примерно стоимости новенького ВАЗа) покупал списанные пограничные сторожевики и каналами приводил в Бухту Радости на Пироговском водохранилище, расположенном в непосредственной близости от Клязминского. Здесь сторожевики восстанавливали и превращали в прогулочные катера. Превращение, надо заметить, на кошелек особенно не давило, поскольку осуществлялось руками вверенного майору личного состава тренировочной базы ВВС.

Собственно, к Бухте Радости мы и пробирались: бывший майор ВВС, двое его ребят и я.

Чуткий до тревожных признаков, витающих в воздухе, Карасев еще загодя, наведя осторожные справки все через тех же знакомых в Генштабе, понял, что надвигаются какие-то перемены.

— А у нас на Руси как перемены, — объяснял майор, ведя нас буреломами, — так мужички сразу за колы хватаются. Традиция такая.

Недолго думая, Карасев отправился в Москву, где официально зарегистрировал филиал общественной организации «Память» при речном клубе «Бухта Радости». Это позволило ему закупить несколько партий раритетного оружия времен Второй мировой войны. Большая часть из закупленного материала была выставлена в качестве временной экспозиции в наспех организованном выставочном зале при наспех организованном клубе наспех зарегестрированного филиала. От всех подобных экспонатов коллекция Карасева отличалась тем, что каждую боевую единицу можно было прямо с витрины отправлять на Восточный фронт. Что касается состава клуба, то в него вошли лично Карасевым отобранные «юноши» от 20 до 55 лет, знающие оружие и уважительно относящиеся к экспозиции музея. На момент начала смуты клуб насчитывал около сорока человек.