Бойня - Петухов Юрий Дмитриевич - Страница 69

Подлец?! Пак со всей силы врезал по морде ухмыляющегося диктора прикладом пулемета. Экран не разбился, но сразу же погас, из черного ящика запахло гарью. Подлец?! Они убили ее! Попрыгушка! Несчастная! Любимая! Но почему… подлец? Кто? Неужели она имела ввиду его, Пака?! Нет, это невозможно! Это бред какой-то! Сволочи! Негодяи! Убийцы! Они все до единого убийцы! Они убивают словом, улыбкой, они убивают своим существованием — потому что их существование уже само по себе несет смерть другим!

Первую дверь Пак сшиб с петель. Еще три захлопали за ним будто их ударило взрывной волной. Вот она, темная комната с расписной люлькой. Подлец?! Нет! Им нет места на белом свете.

— А-а-аааууу!!! — закричал Пак в безумной ярости. И еще одним ударом приклада оборвал жизнь спящего тихим сном младенца, который даже не успел понять, что же произошло в его коротенькой и глупой жизни.

Хреноредьев нашел сотоварища по несчастью сидящим возле опрокинутой люльки, из которой капля по капле капала на ворсистый серый пол черная в полумраке кровь.

— Ну и гад же ты. Хитрец, — пробормотал он. — Разве ж так можно?!

— Молчи! — глухо, будто из могилы отозвался Пак. — Молчи!

— В чем оно-то виновато, дите?

Пак долго не отвечал, глядел, как инвалид вытаскивает из люльки крохотный трупик, качает его, будто пытаясь вернуть в него ушедшую навсегда жизнь, как он бестолково и беспомощно кормит его печеньем из своих карманов — сует в рот, крошит, и будто не может понять, что не едят мертвые, не едят! ни печенья, ничего другого!

А когда Хреноредьев наконец бросил мучить трупик и отнес его в угол комнаты, накрыл пледом с кресла, Пак сказал истово и страшно:

— Они все виноваты! Все до единого! Они убили и искалечили всех нас, наших отцов, матерей, дедов, прадедов, пращуров… они не жалели никого! Они и сейчас убивают там, в Подкуп олье, стариков, детей… тысячи детей! Они набивают из них чучела и вешают над каминами… ты видел их камины?! Они не успокоятся, пока не убьют всех нас, понял, Хреноредьев?! Ты пойми это, ты не такой уж дурак, мать твою! А я не успокоюсь, пока не убью всех их! До единого! Что молчишь?!

Инвалид смотрел на Умного Пака со страхом, более того, с ужасом. Он начинал понимать, что тот имеет ввиду.

— А я убью их всех, старый хрен! — прохрипел бьющийся в неостановимом ознобе Пак. — Убью! Потому что они все смертные, все до единого! А я — бессмертный! Я буду воскресать снова и снова, и я буду убивать их до конца, до последнего!

— Все трубы идут через наши земли! Исконные, падла! А что мы с того имеем?! — вопил на всю площадь Гурыня, бил себя кулаками в грудь. И сам отвечал: — Ни хрена не имеем!

Согнанный народец покорно кивал головами — и впрямь, трубы шли и над ними, и под ними, и со всех сторон, но никто ничего от этого не имел, даже баланду на раздачах стали выдавать как попало, краники и вовсе пересохли. Как тут не кивать, верно говорит залетный, правильно говорит, наверное, шибко образованный.

— Эти падлы обирают нас и обкрадывают, а нам не дают! А, спрашивается, почему? — в голосе у Гурыни дрожали неподдельная обида и праведное возмущение. — По какому праву?! Они ближе к этим подземным бочкам? А мы дальше?! Тогда убирай, падла, все трубы к едрене матери с нашей земли! Нет, мы им не позволим дурить нас и грабить. Мы сегодня, прямо сейчас, падла, проведем этот, как его… — Гурыня полез в карман, вытащил скомканную бумажонку, расправил, — проведем рефе-фе-дыр-пыр… референдум, ед-рена падла! Чтоб немедля каждый выразил свою собственную волю! Хватит! Довольно! Западное подкуполье должно быть независимым от всяких восточных оккупантов и эксплуататоров! Даешь, падла, сури-нири-ти-и… даешь, сувериниритет!!! Да-ешь! Да-ешь!! Да-ешь!!!

Вслед за распалившимся Гурыней сначала десятки глоток, робко и неуверенно, потом сотни, со все большим нахрапом начали скандировать:

— Да-ешь! Да-ешь!! Да-ешь!!!

Часа полтора орали без передыху— все, от мала до велику. Каждому хотелось получить… бьют — беги, дают — бери!

Потом пятнистые с большими листами начали обходить народец, заставляя прикладывать пальцы, обрубки, костяшки — у кого чего было. Самые дошлые, грамотные, расписывались огрызком передаваемого карандаша. Многие волновались, топтались, давили друг дружку, боясь, что до них очередь не дойдет.

Один мужичок, угловатый, безносый, с руками-граблями до щиколоток засомневался вдруг, отвел листок от себя, выпучился на пятнистого, теребя редкую вихрастую бороду:

— Ты мне, браток, растолкуй дураку, чего это такое-то… не могут в разум взять, какой еще суверинитет, чегой-то за хреновина-то, с чем ее едят?

— Бунтова-ать?! — опешил пятнистый. И даже чуть отпрянул от мужичка, чтобы все получше разглядели смутьяна.

— Да что ты, что ты! — замахал своими граблями мужичок. — Вопрос у меня возник, ты разобъясни… зачем нам ето?!

Но было поздно.

Перегнувшийся через перила глазастый Гурыня уже тыкал пальцами в вопрошающего и орал:

— Вот! Вот он! Окопавшийся! Агент восточных мародеров! Гад! Бейте его, люди, он хочет отнять вашу свободу, вашу независимость! Нет… — Гурыня замахал своими обрубками, когда двое пятнистых набросились на мужичка, заломили руки за спину, бросили безносой мордой в грязь. — Нет! Пусть сам народ решит! Народный суд, падла, самый верный и праведный! Народ не прощает своих врагов!

Первый камень перебил безносому левую руку. Второй отскочил от круглой головы мячиком. Третий сломал сразу два ребра. Мужичок встал на ноги, заверещал:

— Братцы! Посельчане! Сестрицы…

Но уже целый град камней обрушился на бедолагу, сбил его с ног, лишил голоса и вида человеческого… через две минуты посреди грязной улицы корчилось в судорогах агонии нечто окровавленное и бесформенное. Народ радостно гудел. Задние, те, что еще не успели бросить своего камня, лезли через головы, но их не пускали — поздно!

— Свершился суд праведный! — торжественно провозгласил Гурыня. — Возмездие нашло врага народа!

— Нашло! Урр-рра-а!! Да-ешь!!! — ликовал внизу народец, уже проголосовавший за независимость и суриви. — нири… и за все прочее.

— Да! — громогласно прозвучало с трибуны. — Народ сделал свой выбор! — Гурыня потряс над головами целой кипой листков. — И я, падла, с полным правом могу сказать, что отныне Западное Подкуполье, как бы от этого не бесились, падла, наши враги, является независимым суривенным, сувиренным, падла, государством! Со своей армией, полицией и своим народным судом! Верно я говорю?!

— Верно! Ур-ра-а-а-ууу!!! — прокатилось по площади. Ни одного сомневающегося больше не нашлось.

— И мы с оружием в руках, — заводясь все больше, брызжа слюной и переходя на истерический тон, визжал Гурыня, — будем защищать свою независимость! Мы все сдохнем за нее, падла! Все как один! Мы не позволим… Мы из них мозги повышибаем… Мы, падла, не будем ждать милостей от восточных, падла, сатрапов!!! А потому сейчас, немедля, падла, все мужики и бабы, все парни — я обращаюсь к вам, братаны и сеструхи, мамаши и папаши! — подходи и записывайся в добровольную народную армию Западного, падла, независимого Подкуп олья! Мы не можем ждать, пока подлый и гнусный враг. готовящий нам козни, нападет на нас! Мы падла сами нападем на него… во имя свободы, падла, и независимости, и этого, падла, суривиниритета!!! Мы им посшибаем рога! Мы их научим, падла, уважать нас! Записывайтесь, братва! И в поход!!!

Внизу уже шла драка возле пятнистых — кто вперед, лишь бы успеть записаться. Народец был един. Лишь в каком-то затхлом проулке поймали двоих, пытавшихся улизнуть старичков, поймали да там же и затоптали ногами. Еще бы, дремать было не время, окопавшийся враг мог быть везде и повсюду, в любой дьфе и норе. А с врагами, падла, разве ж свободное общество подлинной демократии построишь?! Народец Подкуполья начинал прозревать.

— Ну чего ради вы порете какую-то ахинею про «геенну огненную» и «апостолов», зачем?! — мягко выговаривал приставленный к Бубе самим Солом Модроу серый человечек в сером костюмчике, сером галстуке и в серой помятой шляпе.