Тузы и шестерки - Черненок Михаил Яковлевич - Страница 41

– Афанасий Иванович, я пришел поговорить о Вараксине, – еле вклинился Слава.

– Наговоримся и о нем! – ободряюще воскликнул Окушко. – Потерпи минуту, дай, доскажу про внука. Очень развитой и энергичный парень. Словом, новое поколение. Атомное! Денег имеет море, но спиртное не пьет, табак не курит и дурманящую гадость, как другие, не употребляет. Живет со светлой головой. Потому, видать, и в школе не на плохом счету. Восьмой класс отщелкал на «четыре» и «пять», без единой троечки. Иностранные языки охотно штудирует. На школьных занятиях немецкий изучает, а от себя по-английски лопочет: окей, вери-гуд, Голливуд и так далее…

– Родителей у него нету, что ли? – стараясь перехватить инициативу разговора, спросил Голубев.

– Есть! Живут в доме за оперным театром. Богато живут, коммерцией занимаются, а вот сыну этой вольности не позволяют. Потому шкет из родительского дома эмигрировал ко мне. Со мной у него лучше получается, чем с родителями. Но я тоже в его воспитании мух не ловлю. Контролирую, чтобы не сбился с пути и не закосил в дурную сторону, где лишением свободы пахнет; Постоянно жучу наглядными примерами, за которыми, как говорится, далеко ходить не надо. До Глеба Вараксина в той комнате жила легкомысленная бабенка Капитолина Шутова. Капой обычно ее называли. И вот эта преподобная Капа имела невесть от кого прижитого сынишку Степу. Сообразительный был мальчуган до той поры, пока не перенял пример от мамы. Сначала табачок стал покуривать, потом винцо попивать и докатился до наркотиков. Если б ты знал, какой притон тут организовался!.. Жить с подобными соседями стало невозможно. К нашему облегчению, вскоре Степа засыпался на грабеже и получил три года колонии. Едва освободившись, схлопотал новый срок. И пошло-поехало! Парень до такой степени привык к зэковской житухе, что больше двух-трех месяцев на воле жить уже не мог. При последнем его освобождении Капа оставила сыну комнату и с каким-то черномазым хахалем укатила в город Грозный, где, как известно, не прекращаются военные действия. По дошедшим слухам, там загульная женщина вскоре погибла. Степа продержался один недолго. Нынче в январе за компанию с китайскими спекулянтами опиумом сел на пять лет. Вот в это время его комнату нахрапом захватил Глеб Вараксин…

– Что о нем можете рассказать? – быстро вставил вопрос Слава.

Окушко вздохнул:

– Характером Глебушка был, как говорится, рубаха-парень, но умом – дурнее паровоза. Вселившись в комнату, с месяц продержался трезво, пока шоферил у какой-то начальницы из коммерческого банка. А потом загудел хлеще Степы Шутова.

– С кем Вараксин в это время общался?

– Всякая шпана вокруг него ошивалась. С работы, понятно, Глеба вытурили. Тут уж он, можно сказать, ни единого дня не просыхал, и смерть свою принял от чрезмерного перепоя.

– Чтобы выпивать, надо иметь деньги…

– Понятно, за красивые глаза ни один чудак бутылку не подаст. А деньжата у Вараксина, хотя и небольшие, но периодически водились. Стало быть, кто-то финансировал его в период безработности.

– Может, собутыльники?..

– Куда там! У собутыльников в кармане сидела вошь на аркане. Чтобы ты лучше представлял эту компанию, покажу короткое письмишко, – старик приложил ко лбу указательный палец и, словно вспомнив, вытащил из-под кухонного столика потрепанный ученический ранец. Порывшись в нем, отыскал сложенный вдвое измятый тетрадный листок и подал его Голубеву: – Вот, прочитай-ка, что один собутыльник пишет другому.

Голубев с повышенным вниманием стал читать:

«Добрый час, Прошка! С горячим приветом и наилучшими пожеланиями Степаша. Я уже писал тебе с восемнадцатой зоны, пока сидел там до утверждения. Ответа не дождался. Ну, а сейчас давно приехал на восьмерку. Здесь с каждым годом становится хуже. Перекрывают клапана и со свободы, и в зоне. Правда, кому есть подзаботиться со свободы, те и здесь имеют все. Но ты же знаешь, что мамка моя крякнула в Чечне, а папку я никогда в глаза не видел. Прошка, если будет время и желание чем-то помочь мне, то это можно сделать проще всего в передаче. Сходи к Вараксе, скажи ему: если не рассчитается со мной за приватизированную комнату, пусть на долгую жизнь не надеется. А то, что мне надо, куда и как зарядить, сам знаешь. Если с деньгами туго, и Варакса откажет, то хотя бы из местной конопли свари манаги. На этом молоке сделай тесто и нажарь каких-нибудь шанежек. Ну, а если будет что-то покруче, то можно готовым раствором пропитать марочку или носок, а шалу забить в сигареты с фильтром. Кидать стало очень трудно. Мусора пасут со свободы, и заборы выше подняли. Вот такие дела. Хорошего мало. Если что придумаешь, то адрес знаешь. Передавай привет бродяжке, которая рядом с тобой. Желаю тебе здоровья и удачи в делах. Крепко жму руку. С уважением и теплом Шутник Степаша».

Как только Голубев оторвал взгляд от письма, старик тотчас заговорил:

– Цидульку эту прислал из колонии Степа Шутов своему закадычному собутыльнику Богдану Прохорову, имеющему уголовную кличку Прошка.

– Как письмо к вам попало?

– Слушай дальше. По всей видимости, выполняя просьбу Степы-шутника, Богдан наведывался к Вараксину и то ли обронил эту бумажку, то ли умышленно в коридоре бросил. Я подобрал. Хотел передать Глебу, но тот находился в таком запое, что выглядел болван болваном. Пришлось припрятать письмецо с расчетом на лучшее время. Спрятать-то спрятал, да и забыл про него. Ты вот, заговорив о собутыльниках, напомнил.

– Кто еще к Глебу приходил в последние его дни? – спросил Слава.

– Разная бродяжня, как в этой цидуле написано. Кто раздобыл бутылку, а выпить негде, тот и заруливал сюда. С бутылкой Глеб принимал всех без разбора. В основном, среди гостей, по моим приметам, были дружки Степы. Но, бывало, и незнакомые для меня заглядывали. Обрисовать их внешность не могу. Глаза на старости лет слабеют. Людские лица с трудом различаю.

– Может, внук ваш что-то конкретное скажет?

– Очень ценная мысль! У внука глаз как алмаз. За сноровку наблюдать и помнить увиденное я Штирлицем его называю. Ничего, не обижается. Только сразу начинает по-немецки лопотать, а я, грешный, из этого языка на Отечественной войне освоил всего лишь: «Хенде хох!», «Гитлер капут!» да «Тринкнем шнапсу».

Слава засмеялся:

– Не много.

– Да, маловато, – согласился Окушко и, высунувшись в окно, крикнул: – Венька!..

Звонкие переливы гармоники не утихли. Вздохнув, старик повысил голос:

– Штирлиц!!!

– Вас ист дас, гросфатер? – разом оборвав мелодию, откликнулся внук.

Окушко обернулся к Голубеву:

– Слыхал, как ловко протарабанил? Наверное, выпалил: «Чего орешь на всю улицу?»

Слава опять хохотнул:

– Нет, спросил: «Что, дедушка?»

– Ишь ты… – старик снова высунулся в окно. – Иди-ка домой, Веня!

– Подожди, еще немного поиграю.

– День большой, после наиграешься. Иди скорей. Интересный разговор к тебе есть.

Внук Окушко оказался действительно развитым парнем с собственным мнением и цепкой памятью. На все вопросы Голубева Веня отвечал солидным юношеским баском уверенно и смело. По его словам, с Вараксиным он жил мирно. Ни трезвый, ни пьяный Глеб к нему никаких претензий не предъявлял. Если кто-то из рэкетиров «наезжал» на пацанов, с которыми Веня мыл машины или сдавал винкомбинату бутылки, то Вараксин быстро ставил нахалов на место, и те «поджимали хвосты, будто нагадившие щенята». Чтобы отблагодарить Глеба за такую услугу, однажды пацаны, сбросившись, предложили ему пятьсот тысяч, но Глеб ни рубля не взял. Ответил со смехом: «Шнурки, не делайте из меня коррупционера-взяточника. У меня есть другие источники дохода».

– И какие же это «источники» были? – спросил Голубев.

– На тему доходов я с Глебом не разговаривал, – солидно ответил Веня. – Знаю только, что один парень ежемесячно платил ему по триста пятьдесят тысяч.

– За что?

Веня усмехнулся:

– Ну, это ж коммерческая тайна.

– А откуда узнал?

– В конце февраля, когда Глеб уже не работал шофером, он попросил меня сбегать к гастроному «Под часами», который на Красном проспекте. Там, мол, будет стоять «Рено» белого цвета. Скажешь, что ты мой порученец, и принесешь мне получку. Я мигом сгонял туда. Сидевший в машине парень без слов передал для Глеба одну пятидесятитысячную и три стотысячных кредитки. Потом точно так же бегал я в середине марта и в начале апреля.