Убийство за кулисами - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 25

И вот однажды, кажется на пятое или шестое прослушивание, Юрий слегка опоздал – кастинг уже шел, когда он добрался до дверей зала, в котором все происходило. Он уже протянул руку к дверной ручке, чтобы потянуть ее на себя, и в этот миг зазвучала центральная ария Елизаветы, акапелла, зазвучала так, что Строганов замер на месте, не в силах пошевелиться: этот голос, даже спустя столько лет, он узнал бы и во сне. Перед глазами замелькали полузабытые улицы Милана, на которых, приезжая туда с концертами или по оперному сезонному контракту, он с той поры старался не бывать. Словно волна, накатился грохот аплодисментов того зала, вспыхнули алым в свете прожекторов рампы огромные, неправдоподобно яркие букеты, летящие к их ногам...

– Маша! – Он влетел в зал, вырвавшись из своего ступора, и моментально увидел ее с нотами партии Елизаветы в руках, резко развернувшуюся на его голос.

И узнал моментально, и в первое мгновение показалась она ему в точности такой, как была тогда в Милане, совсем не изменившейся... Конечно, она сама все для этого сделала: распустила по плечам свои локоны, надев на себя что-то ярко-красное, воздушное, запутанное, какие-то шифоновые лохмотья... Карменсита, его Карменсита, его Маша...

Лишь спустя несколько часов он осознал, что не его и не та, другая. Не потому, что исчезла хрупкость юности, суше сделался овал лица, появилась в глазах какая-то новая, холодноватая мудрость. Что-то изменилось в ней самой, привнесенное опытом лет, прошедших без него, что-то, делавшее Краеву для Юрия еще желаннее, с порога завопившее в его душе о том, что любовь не ушла, а только затаилась в самой ее глубине, придавленная суетой его жизни, усталостью тяжкого восхождения по звездным ступеням признания. Затаилась, ожидая своего часа, и воспользовалась им, едва этот час наступил...

...С кастинга он уехал вместе с ней, дав Аграновскому и Розингеру полный карт-бланш на поиск недостающего баритона на партию Лейстера. Они почти не разговаривали, пока он вел машину к ней домой, по названному Машей адресу: Краева только подсказывала ему, как проехать, где повернуть налево, где – направо, где... Эту дорогу он, с трудом ориентировавшийся в обновленной столице, запомнил навсегда с первого раза.

Не сразу запомнил только, как выглядит ее квартира, потому что уже в маленьком холле, исполнявшем роль прихожей, не выдержал, прижал Машу к себе и больше не выпускал ее из своих объятий до утра – забыв про театр, про Лизу, про Сашку... Мир сжался почти в точку – до ее узнаваемо податливого тела, до самых красивых на свете огромных серых глаз, до не забытого за долгие годы запаха волос, похожего на аромат жасмина и роз одновременно...

...Розингер позвонил им около десяти утра. Формально – сообщить, что замечательный «мальчик» на баритоновую партию найден и кастинг соответственно завершен. На самом деле – чтобы ознакомить Юрия с той ложью, которую он вместо него придумал для Лизы, не забыв, в отличие от Строганова, позвонить ей и предупредить, что Юрий сегодня вряд ли вернется к ночи...

– Как ты догадался? – смущенно произнес тот, одной рукой прижимая к уху телефонную трубку, другой обнимая только что проснувшуюся Машу.

– Я не только гений, – усмехнулся его драгоценный друг Марио, – я еще и ясновидящий... в некоторых случаях... Ладно, пока, Марусе привет!

– Марконечка и есть седьмое чудо света, – Маша потеснее прильнула к Юрию, и он зарылся лицом в ее локоны, замерев от счастья. – Я его обожаю... А твоего Зальца ненавидела и буду ненавидеть всю жизнь...

Спроси кто-нибудь Юрия, почему он в последовавшие затем годы не развелся с Лизой, вряд ли бы он сумел ответить на этот вопрос. Не хотел предавать женщину, которая была ему почти идеальной женой, матерью его ребенка? Не мог бросить ее в стране, ставшей Лу, по сути, чужой? Да, все это было. Но было и другое.

Строганов понимал, что Краева не могла жить все эти годы одна, что у нее были мужчины... Или один мужчина, который любил ее не меньше, чем он сам. Если бы она хоть раз пошла у Строганова на поводу, ответив ему на невысказанный вопрос!.. Но Краева не только никогда не заговаривала с Юрием о своей жизни без него, но и всякий раз, когда он достигал запретной черты и мучивший его вопрос готов был сорваться с языка, уводила разговор резко в сторону. И взгляд ее делался в такие минуты незнакомо-жестким, пугая Строганова неженской холодностью...

Строганов глухим не был, а доброхотов, готовых поделиться с ним клубившимися вокруг примы сплетнями, тоже хватало. Но Юрий, не переносивший вульгарных, пошлых ситуаций, сразу поставил себя так, что ни один из жаждущих поделиться с ним «вполне достоверными» сведениями сделать это не решался. Это касалось только их двоих – Маши и его. А может быть, только его одного. Ведь и он не был святым все эти годы, а значит, право задавать вопросы давно потерял. Требовались, как полагал Юрий, годы и годы, чтобы это право восстановить... Разве могли они знать, что этих лет у них просто не будет?..

И по-прежнему Юрий Валерьевич Строганов не знал, догадывается ли его жена об их отношениях с Краевой. А если догадывается – понимает ли, что впервые за весь брак у нее появилась настоящая соперница?

Лиза, если и догадывалась, ни разу ничем себя не выдала. Общалась с Машей, если нельзя было избежать встречи жены и любовницы на каком-нибудь важном мероприятии, ровно, спокойно и доброжелательно. В точности так же, как с остальными артистами. И уехала она от Юрия, так и не сказав ни слова о Краевой. Всего один раз позвав его вместе с собой и Сашкой обратно в Штаты, прочь из этой страшной, бандитской, лишенной цивилизованности России.

В ответ на его протест Лу не сказала ни слова, просто подошла к телефону и начала дозваниваться до авиакасс – чтобы заказать билеты для них с Санькой на ближайший рейс в Чикаго... Он до последней минуты не верил, что Лиза действительно это сделает. Но она сделала.

...Прощание с телом Марии Краевой завершилось около полудня – как раз в тот момент, когда на стол Александра Борисовича Турецкого легли последние экспертные заключения по делу об убийстве певицы.

Все дальнейшее Юрий Строганов помнил плохо, в памяти застряли лишь отдельные эпизоды похорон: вызывающий почти обморочный ужас стук молотка по крышке гроба Краевой... Мгновенная сутолока возле свежевырытой могилы, куда каждый бросает свой ком земли... Памятник на соседней могиле в виде мраморного ангела, на который постоянно натыкается его взгляд. Как по мановению волшебной палочки выросший холмик с простым металлическим крестом – самый высокий в округе из-за массы венков и цветов. Под ними сделался невидимым его собственный, отдельный венок для Маши – из живых алых роз, которые она так любила...

И вовсе смутно запомнилось застолье в Доме композиторов, поминки, вначале, как водится, тихие, потом, как всегда на Руси, шумные, почти на грани веселья... Справа от него бледная, отстранившаяся от происходящего, но уже не плачущая Альбина. Кажется, так и промолчавшая весь день и весь вечер. С трудом проронившая в конце:

– Извините, Юрий Валерьевич, я пойду... Мама одна, и Пуфа пора кормить.

Он молча встал, вышел вместе с единственной Машиной подругой, надеясь, что его отсутствия никто не заметит. Все уже достаточно много выпили для того, чтобы позабыть, зачем они здесь... И, не обращая внимания на Алевтинины протесты, твердо взял ее под руку, повел к своей машине: «Я вас отвезу, не спорьте!» Но спорить она перестала, только когда машина тронулась с места.

– Как там Пуф? – спросил он, чтобы хоть как-то отвлечь ее.

– Все так же, никого к себе не подпускает, ему, похоже, досталось от этой сволочи...

Юрий бросил на Алевтину Борисовну быстрый взгляд, и женщина мучительно, тяжело покраснела:

– Юрий Валерьевич, я даже следователям сказала, что никогда не поверю в вашу... вашу причастность... Но не сказать им правду о том, что видела вас в ту ночь, я не могла... Вы очень на меня сердитесь?