Смертельный лабиринт - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 41

И снова без подписи. Почерк – тот же. Словарный запас ругательств хоть и ограниченный, но используется на всю катушку, не стесняясь повторов. То есть выдумки маловато.

Все это тоже отметил Климов, а потом взглянул на Марину. Лицо ее было неестественно серым, словно присыпанным пеплом. Какой ужас! Ну нельзя же так реагировать на подобную грязь!.. А как надо?.. Что смог сказать Сергей?

Да ничего. Он просто обнял Марину одной рукой и притянул к себе. Прижал к груди, поцеловал в висок и тихо сказал:

– Плюнь и разотри. И забудь. Ничего не было, и ты ничего не читала, ясно?

– То есть как?! – воскликнула она и резко отстранилась от него, глядя с возмущением, почти с ненавистью. Или так ему показалось. Но Климов вдруг почувствовал, что не владеет ситуацией. Более того, он даже способен потерять над собой контроль. И вот уже тогда они оба, так ни до чего и не договорившись, наделают непоправимых ошибок.

Сергей сделал вид, что еще раз пробежал письма глазами и задумался, как бы разыгрывая для себя различные варианты реагирования на эту мерзость.

Неожиданно явилась мысль: а зачем Морозов сохранил эти письма? Он что, поверил, что угроза могла осуществиться, и тогда эти «писюльки» стали бы у него фактами для обвинительного заключения? Значит, все-таки поверил? Или, хорошо зная автора «текста», просто плюнул на этот бред с высокого потолка и оставил в архиве, подчиняясь выработанной привычке? Кстати, в первом письме речь шла еще о каких-то письмах, надо будет внимательно все просмотреть...

– Ты думаешь, она могла осуществить свою угрозу? – спросил он. – Ты понимаешь, о ком я говорю?

– Прекрасно понимаю. Но я ни в чем не уверена. Оскорбленная женщина... Впрочем, тебе виднее, ты с ней разговаривал. А я только видела пару раз. Но на меня она не производила впечатления закоренелой злодейки...

– Послушай, Маришенька... – Климов оглянулся, Кузьмин все не возвращался, видно, Грязнов с Турецким задержали его с этими геями. – Во-первых, почему ты уверена, что это писала Зоя, а не кто-нибудь еще? А во-вторых, мы тут с тобой вдвоем. Я все понимаю, и твои чувства тем более. Надеюсь, и ты понимаешь, что я не верю ни одному слову?.. Но готов повторить: что случилось бы, если бы эти два письма пропали? Исчезли еще на почте? Не дошли по адресу? Ни-че-го! Их не было, можем же мы позволить себе так считать или нет? А доводить уголовное дело до логического завершения все равно ведь придется. Так я хотя бы буду теперь твердо знать, с кем имею дело! К тому же в гневе сказанные слова – не доказательства. Подумай...

– Он мне рассказывал о том, что поссорился со своей изрядно надоевшей ему «детской привязанностью». То есть с Зоей. Видимо, она рассчитывала на него, а он ее подставил, бросил. Отсюда и ярость. Только я-то при чем? А в общем, что я теряю, узнав о себе из частного письма этой оскорбленной мерзавки такое, что и в дурном сне не приснится? Собственную честь? Нет. Твое уважение и любовь? Надеюсь, тоже нет.

– Как тебе не стыдно!

– Будь реалистом. Может быть, уважение коллег, в случае если письмо будет предано следствием огласке? Вот тут, кстати, вполне возможно. Но полагаю, что вы все-таки – порядочные люди. Иначе разочарование было бы слишком тяжким для меня.

– О чем ты говоришь? Перестань немедленно!

– Сережа, тебе трудно понять, что может чувствовать женщина, когда ее так... когда ее ни за что ни про что прикладывают мордой об асфальт...

– Ни черта подобного! Если даже сто человек скажут мне, что я пьян, а я твердо знаю, что не пил, я эту сотню пошлю так далеко, что мало не покажется.

– Я согласна, но... Но ложь слишком прилипчива, как всякая подлость...

– Уважаемые, чего вы так кричите? – спросил вошедший Кузьмин. – На улице слышно. Сергей, тебя просит подойти Грязнов. По поводу родителей Морозова. Ты говорил, что знаешь, где их найти? А мы с вами, Марина, давайте заканчивать. Тут на полчаса работы, не больше, так что попробуем в темпе, а то слишком затянули. Наверху уже опечатывают квартиру.

– Мариша, я быстро – туда и обратно, – сказал Сергей, отдавая ей письма.

Марина резко отстранилась.

– Передай их Турецкому. Пусть читает. Без всяких моих комментариев.

– Ну смотри, – сердито выдохнул Климов и быстро вышел из подвала.

– Что у вас тут произошло? – спросил удивленный Кузьмин.

– Два чрезвычайно неприятных, оскорбительных для себя письма я обнаружила, – неохотно ответила Марина, складывая и связывая пачку с письмами. – Отмечайте, Витя: личная переписка в количестве... потом сами подсчитаете, а примерно сотни полторы-две экземпляров. Место на полке – девятое, вот пастой написано. Скрупулезный был товарищ... – недобро усмехнулась она. – Поехали дальше, а то действительно у меня бездарно пропадает целый рабочий день.

– Ну вы уж извините нас, Марина Эдуардовна, дело такое, без вас мы бы неделю возились...

– Добрый вы человек, Витя, спасибо, утешили. – Марина через силу улыбнулась и принялась снова за разборку.

– Вот и хорошо, это вам больше идет! – поощрительно подмигнул Марине Кузьмин.

– Что именно?

– Улыбаться...

Оперативная группа была уже во дворе. Эксперты-криминалисты, ехавшие на Петровку, 38, садились в свой микроавтобус. Грязнов разговаривал с майором милиции из Бабушкинского ОВД и довольно миловидной пожилой дамой – очередной представительницей ЖЭКа. Турецкий курил, сидя боком на пассажирском сиденье своего синего «Пежо».

Климов подошел, молча протянул ему два письма.

– Это что?

– Это вам надо обязательно прочитать.

– Ладно. – Турецкий выпустил струйку дыма изо рта и хотел сунуть письма в карман куртки, но Климов остановил его руку.

– Желательно сейчас, – мрачно сказал он.

– Хорошо. – Турецкий равнодушно пожал плечами. – У вас там еще долго?

– Думаю, за час с небольшим управимся.

– Витя сказал: максимум полчаса, а если постараться...

– Это ему кажется... Если второпях сделать, то потом вдвое больше времени придется потерять.

– Ну правильно, он же – опер. А ты чего хмуришься? Из-за этого, что ли? – Он тряхнул письмами.

– Прочитайте...

– Вот пристал! Ну хорошо, нет проблем.

– Как раз ничего хорошего, – пробурчал Климов, а Турецкий озадаченно посмотрел на него и обратился к письмам.

Александр Борисович профессионально пробежал глазами одно письмо, другое, еще раз вернулся к некоторым фразам. Спросил не глядя:

– Марина э-э... Эдуардовна видела?

– Она и потребовала, чтобы я их передал вам. Она их сама и обнаружила...

– Сережа, – помолчав, спросил Турецкий, – только честно, у тебя было желание ликвидировать их? – И вот тут уже Александр в упор уставился на Климова.

– Было. Хотел сжечь к чертовой матери.

– Предложил ей?

– Конечно.

– Молодец, парень. Значит, так... Иди туда, а Марину отпустите, пусть подойдет, и сами закругляйтесь на сегодня. Завтра доделаете что не успели. Вон из тебя уже колотушкой придется выбивать пыль. Женщину пожалели бы... Запирайте и возвращайтесь сюда. Витьке в МУР еще нужно, сейчас туда эксперты поедут, они и его захватят. Давай бегом. Ключи у себя оставьте, а я этой даме, – он указал взглядом на женщину, разговаривающую с Грязновым, – все объясню...

Климов вошел в кладовую:

– Братцы, последовала команда на сегодня заканчивать. А нам с тобой, Витя, завтра с утра – последний рывок. Вечерком созвонимся, скажешь, куда за тобой утром заехать, ладно? Возьми мою визиточку и черкни мне свои телефоны. Мариш, там тебя зачем-то Саша просит подойти. Они во дворе, у машин. И тебя, Витя, «газелька» может до МУРа подбросить, идите, я сам здесь все закрою...

Он нарочно не торопился. Вообще говоря, ему понравилась реакция Александра, потому и лукавить, изображая из себя упертого следака, не стал, а сказал правду. И теперь у них там, с Мариной, наверняка затеялся нужный разговор, а то она сильно расстроилась, нервничает, поэтому мешать им не стоило. Действительно, если тебя ни за что ни про что с дерьмом мешают, обвиняя бог весть в каких подлых делах, можно ведь и сорваться! И вынудить честного человека не дожидаться какого-то разбирательства, а попросту врезать оскорбительнице по морде и тем решить для себя вопрос с обвинениями. Вот же паскуда! А какой овечкой прикидывалась!.. Хотя нет, ненависть у нее так и сквозила, это заметил Климов, когда разговаривал с Зоей на кладбище. Стерва, иначе не скажешь!