Смертельный лабиринт - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 44

Сергей дождался наконец прибывшей из Нижнего Новгорода фотографии Зои Сергеевны Воробьевой и, захватив с собой еще несколько женских фотографий, в том числе – уже для полной чистоты эксперимента – вытащенную им из Марининого домашнего письменного стола ее фотографию, отправился на улицу Чичерина.

Правда, прежде чем принять такое решение, в смысле отправиться уже на проведение опознания, он решил все-таки посоветоваться с Грязновым. Шаг-то, что ни говори, мог оказаться рискованным.

Вячеслав Иванович задумался. Потом спросил:

– Зачем тебе это? Есть сомнения?

– Нет, я ничуть не сомневаюсь. Более того, Марина бывала у Морозова, и не раз. А два, три или больше – это к делу не относится. Консьержка ее может узнать. Но в том, что Марина там не была перед Новым годом, я абсолютно уверен.

– А если у твоей консьержки, как это нередко случается у пожилых женщин, некоторое смещение в мозгах? И она все прошлое соотносит со вчерашним днем, что тогда? Опознает? Опознает. И что мы с тобой станем делать? Телеграфировать Сане, что преступница найдена? А Марину брать под арест и начинать допрашивать? Значит, ты ей совсем не веришь, если берешь фотографию с собой. Понимаешь, Сергей Никитович, – вдруг заговорил почти официальным тоном Грязнов, – запретить я тебе не имею права. Больше того, как следователь, ты прав, отрабатывать необходимо все версии. Но чисто по-человечески... ты меня извини. Раз есть у тебя сомнение, как же ты после этого собираешься с ней, прости за прямой вопрос, спать? Или, по-твоему, одно не имеет отношения к другому?

– Вы меня поставили в трудное положение, Вячеслав Иванович, – покраснев, тоже перешел на официальные «рельсы» Климов.

– Это чем же? – насмешливо спросил Грязнов. – Тем ли, что намекнул на твою беспринципность? Так ведь каждый сам принимает свое решение. А может, ты желаешь, чтоб я за тебя его принял? Ведь ты же за этим пришел? Тогда я тебе могу ответить по-простому: пошел ты к черту со своими вопросами. И если не веришь Марине, какого дьявола таскаешь ее за собой и открываешь ей все тайны нашего расследования? Это ведь провокацией называется. А также преступным нарушением тайны следствия – с одной стороны. Или полнейшим разгильдяйством – с другой. Выбирай, что тебе больше подходит. Но и в том, и в другом случае я тебе – не товарищ. Не нравится ответ – звони Сане, я уверен, получишь еще покрепче.

– Нет, но я думал...

– Ах он, оказывается, еще и думает! Нет, Климов, возможно, я ни черта уже не понимаю в людях, но ты недостоин этой женщины.

– Ну могли ж сразу сказать!

– А тебе, значит, только этого и не хватало? Повторяю, поступай как знаешь, но я бы на месте Марины послал тебя на все четыре стороны, а может, и еще подальше.

– Хорошо, я изымаю ее фотографию из числа опознаваемых.

– Ты ей об этом расскажи. Или боишься?

– Я не боюсь, я действительно совершил ошибку. – Климов нахмурился. – Я ведь подумал не о том, что консьержка может, как вы говорите, съехать с рельс. Наоборот, я решил, что если она среди незнакомых увидит две знакомые фотографии, тем крепче будет доказательство причастности к преступлению, когда рука ее покажет именно на Зоино фото. А про другой вариант как-то не подумал, виноват.

– Вот именно, что «как-то»! Эх ты... – Грязнов отмахнулся от него рукой, словно сказал: «Уйди с глаз!» – Сперва думать надо, а не бежать впереди паровоза. А если неймется, так можешь предложить своей консьержке другой набор – тех, кто бывал у Морозова дома вообще. Вот там Марина будет уместна. А нам все равно их «пальчики» придется идентифицировать. И чему вас учили?.. – Грязнов задумался и сказал сокрушенно, постучав себя согнутым пальцем по левой стороне груди: – Впрочем, этому на юрфаке не учат...

Смутное настроение было у Климова, когда он ехал на улицу Чичерина. В самом деле, хотел же как лучше, а вышло черт знает что. И ведь прав Грязнов, не дай бог, случайная осечка, и все – прахом. А о Марине тогда лучше и не думать...

Легостаева дежурила через день, сегодня у нее был как раз выходной. Но жила она в этом же доме, и найти ее труда не составило. Маргарита Николаевна долго не открывала дверь, очевидно разглядывая гостя через глазок. Наконец узнала и открыла дверь.

Все дальнейшее прошло как по маслу. Узнав, что при опознании должны присутствовать понятые, Маргарита Николаевна мигом пробежала по соседям и привела двоих своих знакомых. Климов, представившись им по всей форме, объяснил их роль, после чего выложил на стол перед Легостаевой десяток фотографий, среди которых была вырезанная из листа факса фотография Зои Воробьевой.

О том, как доставали эту фотографию, позже расскажет Турецкий, вернувшийся из командировки, и это была совсем не простая история.

– Вот, – объявил Климов, важно подкручивая кончики усов, – перед вами, гражданка Легостаева, находятся десять женских фотографий. Присмотритесь к ним и скажите, нет ли среди них фотографии той женщины, которая, по вашим словам, посещала квартиру Морозова в день его убийства, но в первой половине дня? А вас, граждане понятые, прошу смотреть и письменно зафиксировать в протоколе проведения опознания, какая из этих фотографий будет узнана Маргаритой Николаевной. Прошу.

И сел, чтобы записывать в протокол показания Легостаевой.

Консьержка долго и, казалось, безуспешно рассматривала каждую фотографию, вынимая ее из ряда других и откладывая вправо или налево от себя, разделяя их на две стопки. Потом взяла те, что слева, и снова разложила перед собой. Повторила операцию. Налево легли только две фотографии. И среди них – Зои Воробьевой.

Климов вдруг понял всю железную правоту Грязнова и почувствовал на собственной спине нехороший, липкий какой-то холодок. А если бы она отложила две, где одна была бы Зоина, а вторая – Маринина, тогда как реагировать? Возражать? Уверять, что она ошиблась? Но ведь таким действием можно только уверить консьержку в ее правоте – даже из чувства протеста, из упрямства бывшей театральной работницы, не запоминавшей, по ее же словам, лица, зато замечавшей, как женщина «держит спинку»!

Момент истины настал, когда Легостаева положила перед собой только две последние фотографии и убрала правую – неизвестной Климову женщины с красивым овалом лица. Осталась одна Зоя. Консьержка посидела, напряженно вглядываясь в фото, а потом вздохнула тяжко, будто принимала государственное, по меньшей мере, решение, и произнесла устало:

– Вот эта дама была тем утром у Леонида Борисовича. Находилась недолго, может быть, не больше тридцати минут. И прошла мимо меня, почти пробежала, обратно в распахнутом черном пальто, в черном брючном костюме и с оранжевым длинным шарфом вокруг шеи. Я еще подумала, что это – очень безвкусно для предпраздничного дня. Но спинку она строго держала, да.

Климов все зафиксировал в протоколе, дал на подпись Легостаевой, затем понятым. Дело было сделано. Но что-то словно толкало под руку. И Сергей Никитович, конечно, понимал, что именно. Ему будто жгла грудь лежащая во внутреннем кармане фотография Марины. Это походило уже просто на какое-то наваждение. И он не выдержал. Достал фотографию и положил на стол перед Легостаевой, благо понятые уже, попрощавшись, ушли.

– А эту женщину вы здесь видели, Маргарита Николаевна?

– Ах, так это ж Марина! Конечно, знаю.

Вот она сказала, а у Климова прямо что-то оборвалось в груди.

– Откуда она вам известна?

– Так она ж приходила к Леониду Борисовичу. И всякий раз вежливая, сердечная такая – первой здоровалась, о самочувствии расспрашивала...

– И... часто она здесь бывала? – чувствуя, что летит в пропасть, спросил Климов.

– Нет, в прошлом году не часто. Раньше да. И с компаниями сослуживцев, и одна бывала. Любовь у них, я так думаю, была, да что-то, наверное, расстроилось. А так – милая женщина, ничего не скажу... Доброжелательная. А у вас-то откуда фото ее? Ой, уж не случилось ли и с ней чего? – забеспокоилась она вдруг, но тут же вспомнила, что не далее как позавчера видела ее здесь, в доме, живой и здоровой.