Миллионы Стрэттон-парка - Френсис Дик - Страница 24

Там, где носилки поставили на землю, стояли, выстроившись в ряд пятеро мальчиков, до смерти перепуганных и натянутых как струна.

Я сказал:

– Со мной все в порядке, ребята, – но они, по-видимому, не поверили.

Я обратился к врачу:

– Это мои дети. Скажите им, что со мной все о'кей.

Он посмотрел на меня, потом на их юные, насмерть перепуганные личики.

– Ваш отец, – проговорил он с доброй долей здравого смысла, – большой и сильный человек, и с ним ничего особенного. У него несколько ушибов, синяков, порезов, мы заклеим их пластырями. Вам не о чем беспокоиться.

Они разобрали слово «врач» у него на яркой зеленой куртке и решили пока поверить ему на слово.

– Мы отвезем его в больницу, – сказал человек в зеленом, показывая на стоявшую тут же «скорую помощь», – но он скоро вернется к вам.

Рядом с ребятами вырос Роджер и сказал, что они с женой присмотрят за ними.

– Не беспокойтесь, – успокоил он меня. Санитары стали засовывать меня ногами вперед в «скорую помощь». Я сказал Кристоферу:

– Хотите, чтобы мама приехала и забрала вас домой?

Он покачал головой:

– Мы хотим остаться в автобусе. Остальные молча закивали.

– Я ей позвоню, – сказал я. Тоби очень настойчиво попросил:

– Нет, папа. Мы хотим остаться в автобусе. – Я заметил, что он все еще был очень сильно возбужден. Правильным будет все, что поможет ему успокоиться.

– Тогда играйте в необитаемый остров, – сказал я.

Они все закивали, явно обрадованный Тоби тоже.

Доктор, писавший записку, чтобы передать ее с санитарами в больницу, спросил:

– Что значит играть в необитаемый остров?

– Это значит проявить немного самостоятельности.

Не переставая писать, он улыбнулся.

– «Повелитель мух»?

– Я никогда не разрешал им заходить так далеко.

Он передал записку одному из санитаров и снова посмотрел на мальчиков.

– Отличные ребятишки.

– Я присмотрю за ними, – повторил Роджер. – С удовольствием.

– Я вам позвоню, – сказал я. – И спасибо. Санитары торопливо захлопнули за мной дверцы, и, как мне стало потом известно, миссис Гарднер испекла для мальчиков фруктовый пирог, и они ели до тех пор, пока у них не стало сил смотреть на следующий кусок.

Так как я считался незначительной жертвой несчастного случая, в больничном отделении неотложной помощи не видели причин бросить все и заниматься мной, но местная пресса считала наоборот, что я самое важное событие и самая интересная новость, которой нужно заниматься вплотную. Насколько я мог себе представить, на всех волнах и частотах разносились слова «террористы взорвали бомбу на ипподроме». Я вымолил у полузамотанной, полувзвинченной сестры поговорить по телефону с женой.

– Какого черта там у вас происходит? – раздраженно спросила она. – Только что мне звонила какая-то паршивая газетенка и спрашивала, знаю ли я, что мой муж с детьми взорвался? Представляешь?

– Аманда…

– Теперь мне ясно, что ты не взорвался.

– Какая газета?

– Какое это имеет значение? Почем я помню.

– Я пожалуюсь. Ну ладно, ты выслушай меня. Какой-то недоброжелатель подложил взрывчатку в здание ипподрома Стрэттон-Парк, и действительно трибуны немного пострадали…

Она не дослушала:

– Мальчики. Что с ними?

– Ничего. Все в полном порядке. Вблизи был только Тоби, и пожарный вынес его оттуда. Уверяю тебя, ни одного не поцарапало.

– Ты где сейчас находишься?

– Ребята с управляющим ипподромом и его женой…

– Они не с тобой? Почему же это они не с тобой?

– Я… мм. Я очень скоро вернусь к ним. Здесь в местной больнице, немножко подштопают мне пару царапин, и я тут же поеду к ним. Кристофер тебе позвонит.

Каждый вечер мальчики разговаривали с матерью по мобильному телефону из автобуса, такой у нас установился порядок во время экспедиций.

Я как мог постарался успокоить и заверить ее, что ничего худого с ребятами не произошло. Аманда пришла к заключению, что во всем виноват я, это я подверг опасности их жизни. Я в спор не вступал. Я только спросил ее, хочет ли она, чтобы дети приехали домой?

– Что? Нет, я этого не говорила. Ты же знаешь, сколько у меня дел запланировано на этот уик-энд. Лучше пусть побудут с тобой. Только ты будь повнимательнее, и больше ничего.

– Ладно.

– И что я должна сказать, если будет звонить еще какая-нибудь газета?

– Скажи, что разговаривала со мной, и все в порядке. Ты могла бы подробности увидеть по телевидению. Здесь были телекамеры на ипподроме.

– Ли, будь повнимательнее.

– Ладно.

– И больше не звони сегодня вечером. Мы с Джеми будем ночевать у Шелли. Ты забыл, что у нее сегодня день рождения?

Шелли была сестра Аманды.

– Хорошо, – ответил я.

Мы попрощались – мы никогда не забывали о вежливости.

Наконец все мои раны, порезы и царапины, количество которых я старался преуменьшить, были выявлены, замазаны, заклеены или перевязаны. Пыль и копоть отмыты, самые крупные щепки извлечены щипцами или пинцетами, где нужно – под местной анестезией поставлены скобы.

– Когда анестезия отойдет, будет здорово больно, – весело сообщила мне особа, занимавшаяся моей починкой. – Некоторые из ранок на самом деле очень глубокие. Вы уверены, что не хотите остаться здесь на ночь? Я уверена, мы найдем для вас койку.

– Благодарю вас, – сказал я, – но лучше не надо.

– Тогда полежите несколько дней на животе. Через неделю приезжайте, и мы снимем скобы. К этому времени у вас все пройдет.

– Огромное спасибо, – проговорил я.

– Продолжайте принимать антибиотики.

Больница каким-то образом сподобилась найти для меня машину «скорой помощи», и меня отвезли обратно к дому Роджера Гарднера. С помощью костылей, прихваченных в больнице, и в синей больничной то ли пижаме, то ли халате я сам доковылял до дверей.

С чувством благодарности я увидел, что автобус перегнали и поставили перед расчищенным гаражом. Пятеро обитателей автобуса сидели в гостиной Гарднеров и смотрели телевизор.

– Папочка! – вскочив, закричали они, но тотчас же, узрев мое приспособление для старых и немощных, неуверенно умолкли.

– Да, – сказал я, – смеяться над этим не будем, о'кей? Мне на спину и на ноги свалилась целая куча кирпичей и целый потолок, меня немного поцарапало, но все теперь зашито и заклеено. Мне порезало в нескольких местах спину, исполосовало все ноги, и здорово досталось моему заду, так что для меня проблема сесть или лечь, и мы не будем над этим потешаться.

Нечего и говорить, что именно это они и сделали, в значительной мере от радости и чувства облегчения, и это было замечательно.

Миссис Гарднер сочувственно посмотрела на меня.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила она. – Горячего чая?

– Тройную порцию виски.

Милое лицо нашей хозяйки посветлело. Она щедрой рукой налила мне живительной влаги и сказала, что Роджер весь день провел на трибунах, его совершенно задергали полиция и репортеры, не говоря уже о стрэттоновской семейке, нахлынувшей туда во взбешенном состоянии.

По-видимому, ребята и миссис Гарднер с нетерпением ждали программу новостей, которая началась почти сразу после моего прихода, и главным событием дня был террористический акт на ипподроме Стрэттон-Парк. На экране замелькали снятые с разных точек кадры, показывающие здание ипподрома с тыла, откуда наиболее впечатляюще выглядели разрушения. Пять секунд интервью раскрыли глубокомысленные соображения Конрада («потрясен, глубоко возмущен»). За кадром, на котором было видно, как меня стаскивают вниз по ступеням (к счастью, узнать меня было невозможно), прозвучали слова: «К счастью, легко пострадал только один человек».

– Ведь это ты, папочка, – взбудораженно воскликнул Нил.

Всеобщее оживление вызвали кадры, на которых рука об руку с пожарным шествовал Тоби. Затем последовали десять секунд с Роджером – полковником Гарднером, заявившим как управляющий ипподромом, «что семья Стрэттонов обещает не отменять назначенных на понедельник скачек». «Важно не поддаться тактике террористов». Репортаж завершался кадрами, показывающими шерстяные шапочки с плакатами у ворот ипподрома и вызывающими у зрителей чувство беспокойства и настороженности. «И совершенно напрасно», – подумал я.