Ключ к счастью - Фэйзер Джейн - Страница 28

— Я не один раз говорила вам об этом, шевалье. Вы не поверили мне?

— Я очень осторожен с тем, во что верить, мадам, — произнес он с некоторой сухостью. — И потом я не верю вам, а стараюсь уточнить и проверить то, о чем вы сообщали. Если уж взялся за выполнение поручения.

— Я стараюсь так же относиться к тому, за что берусь, шевалье.

— Ага. — Он внимательно посмотрел на нее. — Не значит ли это, что вы хотите сообщить мне кое-что?

— Возможно. — Она выдержала его взгляд, не отводя глаз. — Однако не могу взять на себя ответственности ни за важность, ни за полную достоверность того, что услышала.

— Вполне понимаю вас, мадам. Я начну первым. Не возражаете?

Она не успела ответить, ее прервал высокий звук трубы, вслед за которым с лестницы в зал спустился герольд в ливрее королевских цветов.

Он остановился позади кресла герцога Нортумберленда и что-то зашептал ему на ухо. Герцог выслушал с бесстрастным лицом и жестом позволил отойти. Тот, отвесив поклон, встал за спинкой герцогского кресла.

Нортумберленд грузно поднялся из-за стола, медленно оглядел присутствующих.

— Милорды, — начал он, — я с сожалением сообщаю вам слова его величества о том, что неотложные дела вынуждают его отказаться от присутствия в этом зале. Король желает нам всем веселья и хороших праздников.

Герцог опустился в кресло и нетерпеливым движением руки велел стоявшему сбоку пажу наполнить его кубок.

Итак, принцесса Мария оказалась права, подумала Пен. Конечно, ее брат и не собирался появиться на празднестве. Вернее, этого не собирались допустить Нортумберленд и иже с ним, зорко охраняющие короля от любых контактов с принцессой. Возможно и другое: его здоровье настолько ухудшилось, что он просто не в состоянии показаться перед публикой.

— Интересно… — Голос Оуэна прервал ее размышления. — Неужели Нортумберленд не был заранее оповещен о неотложных делах короля и узнал о них в последнюю минуту перед пиршеством?

Пен отметила, что Оуэн просто читает ее мысли. Подождав, пока служители наполнят их кубки и положат жаркое из павлина, она сказала ему:

— Можете начать ваш рассказ, шевалье.

Он отпил вина и произнес:

— Сегодня вечером я имел неудовольствие видеть вашего деверя.

— И что же?

Оуэн помолчал.

— Я узнал, что ребенок родился раньше срока, — сказал он после паузы.

— Да, на целый месяц. — Ей не хотелось ни с кем говорить об этом, даже с человеком, который взялся помочь. — Но какое это имеет значение?

Он опять ответил не сразу.

— Это может быть очень важным, если преждевременные роды были инспирированы… — Он пояснил:

— Стали результатом чьих-то преднамеренных действий.

Пен в недоумении посмотрела на него.

— О чем вы говорите? Как это может быть?

Его голос зазвучал мягче, нежели обычно, словно он на самом деле опасался причинить ей боль.

— Если свекровь не желала, чтобы ваши родные присутствовали при родах, она могла действовать самыми различными способами.

Он замолчал, давая ей время обдумать его слова и прийти в себя, подав знак слуге, чтобы тот положил ему с огромного блюда несколько запеченных жавороночьих язычков.

— Майлз высказал что-нибудь такое, что могло натолкнуть вас на эту мысль? — проговорила наконец Пен.

Оуэн наклонил голову.

— Он был не слишком трезв, но смысл его слов показался мне именно таким… Скажите, его мать способна на подобное?

Пен неподвижным взглядом смотрела на кусок мяса, остывающий на ее тарелке. Ей не хотелось есть, она не была уверена, что у нее вообще когда-нибудь появится аппетит.

— Да, — сказала она. — Эта женщина способна на все.

Оуэн снова заговорил:

— Я предположил, что ей необходимо было узнать раньше других, какого пола родившийся ребенок. Если девочка, то никакой опасности нет. Если мальчик — это лишает Майлза всех наследственных прав… А преждевременные роды дают возможность для некоторых действий…

Все это Оуэн произнес спокойным, ровным тоном, не поднимая глаз от тарелки.

— Боже! — воскликнула Пен. — Но как?.. Как можно такое сделать?.. — Она смотрела на него горящими, как у тяжелобольного человека, глазами, — Мое дитя… Мой сын… Он родился живым. Я знаю… знаю!.. Хотя и раньше срока…

Она сжала в кулак руку, лежавшую на столе, пальцы побелели.

— Значит, нам остается только докопаться до правды, — сказал он успокаивающе и положил ладонь на ее кулак, пытаясь его разжать. — Старайтесь не показывать ваших чувств, Пен.

— Я еще не настолько владею искусством обмана, — произнесла она с горечью. — Видно, потому, что поздно начала заниматься шпионажем.

И все-таки она не спешила освобождать руку из его теплых пальцев.

— У нас деловые отношения, шевалье, — добавила она, отдергивая наконец руку, — и нам ни к чему эти дружеские жесты.

Он пожал плечами:

— Как угодно, мадам. Мы можем, хотя бы на людях, сохранять видимость дружелюбия.

Пен подняла со стола кубок, задумчиво провела пальцем по его краю и, внезапно улыбнувшись, произнесла:

— Для меня одно удовольствие находиться в вашей компании, шевалье.

На что он весьма сухо ответил:

— Ваши любезные слова, мадам, прозвучали чрезвычайно неубедительно. Куда больше вам подходят хмурый вид и дерзкие речи. — После чего еще раз оглядел зал и спросил официальным тоном:

— Вы, кажется, намеревались мне что-то сообщить?

Ее взгляд обратился туда, где восседали Нортумберленд с Суффолком, когда она сказала:

— Не могу же я говорить здесь.

На что он в прежней своей легкой манере отвечал:

— Позвольте объяснить вам кое-какие правила общения между теми, кого вы с содроганием души называете шпионами. Начнем с того, что публичные сборища являются самым надежным местом для обмена секретной информацией. При этом следует говорить нормальным тоном, не слишком понижая голос — как делаю я сейчас, — и тогда никто вас ни в чем не заподозрит.

— Но от такого тона, как у вас сейчас, — возразила она, — меня начинает клонить в сон.

Он не удержался от смеха.

— И все-таки попробуйте, Пен…

Она продолжала вертеть в руках кубок, думая о другом. То, о чем ей коротко поведал Оуэн, одно лишь предположение, которое он высказал, наполнило ее такой холодной злобой, что она готова была на все, чтобы только узнать правду.

Сделав усилие, она заставила себя вновь повернуться к нему и, наверное, не очень точно следуя изложенным им правилам, начать рассказ об опасениях принцессы Марии за свою жизнь и об избранном ею плане ухода с пиршества.

Оуэн слушал, не перебивая, потом кивнул.

— Она совсем не напрасно опасается Нортумберленда.

— Ей всегда так казалось, — сказала Пен. — С ухудшением здоровья ее брата опасность становится все больше… Как вы используете то, о чем я вам рассказала? — вдруг поинтересовалась она.

Оуэн с некоторым удивлением взглянул на нее — какое простодушие! — но все же ответил:

— Сообщу посланнику.

— А еще кому? Надеюсь, не Нортумберленду?

Она боялась, он разозлится или оскорбится, но он с улыбкой сказал:

— Нет, дорогая. Вы все еще не верите, что мы так же заинтересованы в расстройстве планов герцога, как и сама принцесса Мария?

Сорвавшееся с его губ слово «дорогая» не задело ее неуместной интимностью, чему она сама удивилась. Было такое ощущение, что он имеет право так говорить, а она не имеет никакого права обижаться.

Так же уместно прозвучало для нее и последовавшее:

— У нас нет никакой необходимости постоянно быть не в ладах, Пен.

Отвернувшись от него, она проговорила:

— Пожалуй, вы правы.

Он переменил тему разговора, спросив, отчего здесь нет ее родителей. Разве их не пригласили?

Она ответила, что их позвали, но ее сестра Анна заболела, и они, принеся свои извинения, решили остаться дома.

— А Пиппа?

— Пиппа и Робин прибудут позднее, когда веселье будет в разгаре. Она останется со мной до утра…

Разговор пошел легкий, светский, ни к чему не обязывающий. Оуэн заметил, как порозовели щеки его собеседницы, исчезло из глаз напряжение.