Ключ к счастью - Фэйзер Джейн - Страница 30

Веселье в большом зале было в полном разгаре, смех чересчур громок, танцы чересчур несдержанны. Маски, под которыми можно было угадать далеко не всех, придавали празднеству весьма пикантный характер. Как и полагалось, согласно традиции, в Двенадцатую ночь, когда все дозволено и никаких последствий ни за какие провинности опасаться не приходится. Но только в эту ночь.

Герцог Нортумберленд стоял у подножия лестницы и, узнав спускавшихся сестер, эффектно поставил ногу на первую ступеньку, как бы преграждая им путь.

— Леди Пен, — зычно произнес он, небрежно кивнув Пиппе, — как здоровье принцессы?

— Ее по-прежнему лихорадит, милорд. Врач поставил банки, и мы молили Бога, чтобы к утру полегчало. Однако… — Пен покачала головой. — Откровенно говоря, я не очень надеюсь на это. Во дворце довольно сыро, милорд, а принцесса весьма чувствительна к сырости и холоду. Это действует на ее легкие. Так же, наверное, как и на ее брата короля, — добавила она.

— Здоровье короля улучшается, — ледяным тоном сказал герцог. — А вам, леди Пен, следовало бы находиться у постели больной, а не принимать участие в этом разнузданном веселье.

— О, милорд, — с обаятельной улыбкой возразила Пен, — я лишь подчиняюсь приказанию принцессы.

Она видела: ему не понравился ее ответ, в котором он, несомненно, уловил насмешку, и, зная, какой он человек и как опасно вызвать его гнев, не хотела — ей было противно — его бояться.

Герцог после некоторого колебания отступил с лестницы, освобождая путь, и она, еще раз улыбнувшись, с поклоном прошла мимо него. Пиппа — за ней.

— Противный человек, — негромко сказала Пиппа. — Но я бы не стала его злить.

— Он вызывает подобное желание, — ответила Пен, понимая, что поступает неразумно и подает не лучший пример сестре.

Но внимание Пиппы уже отвлек один из ее поклонников, и та устремилась с ним в гущу танцующих.

Пен продолжала продвигаться вдоль стены, здороваясь со знакомыми, останавливаясь, отвечая на вопросы о здоровье принцессы или сама оповещая о нем. И все время ее глаза — невольно, разумеется, — искали Оуэна. Не оттого, конечно, что он глубоко заинтересовал ее как мужчина, а только лишь потому, что они теперь в некотором роде единомышленники, — оба пекутся о безопасности принцессы. И кроме того, почему бы ей не увидеть лишний раз человека, который беспокоится о ее интересах и уже сумел кое-что разузнать. Возможно, весьма существенное.

Но, она клянется в этом самой себе, больше никакого флирта — в чем обвинила ее эта дурочка Пиппа, — никакого состязания в остроумии, намеков и шуток, которые могут быть истолкованы как заигрывание, кокетство…

Подобные вещи, насколько она заметила, Оуэн любит и достаточно поднаторел в них. Даже позволил себе поцеловать ее один… нет, два раза. С этим должно быть покончено!..

И все же она прекрасно знала: к тому, о чем сейчас думает, что говорит самой себе, готова лишь часть ее существа… малая часть. А неизмеримо большая — Желает видеть в нем не соратника, не помощника в делах, но просто мужчину, чьи руки на ее плечах, губы на ее губах… тело… запах кожи… звуки голоса…

Она резко тряхнула головой, отгоняя пугающие мысли, пытаясь, чтобы защититься от них, вызвать в памяти образ Филиппа, его голос. К своему ужасу, она не слышала его, не могла представить черты лица, они расплывались, таяли… уносились куда-то вдаль…

Это привело ее в еще большее замешательство, она злилась на себя, искала выхода… И не находила его.

Постепенно успокаиваясь, она сказала себе: по-видимому, окончательный мир придет в ее душу, когда Оуэн д'Арси снова исчезнет из ее жизни — так же внезапно, как возник в ней. То есть когда выполнит то, что обещал, поможет узнать всю правду о ребенке. Не раньше… Потому что без этого в ее душе мир не наступит никогда.

И значит, она поступает совершенно правильно, привлекая Оуэна д'Арси себе в помощники, — ведь никого другого, кто бы помог ей, не было и нет. А цена, которую она вынуждена платить за эту помощь… ее соглашение с ним, смятение тела и души… что ж, наверное, все это не слишком дорогая плата за то, что она сможет узнать в конце этого нелегкого и сложного пути…

— А, вот вы где! Я вас узнал, несмотря на маску.

Его голос заставил ее вздрогнуть, и она чуть не опрокинула стоящий рядом стул.

— Господи! — воскликнул Оуэн, устанавливая стул на место. — Я не рассчитывал на такой эффект. Что так испугало вас?

— Ничего… ничего… — пробормотала она. — Просто задумалась. А вообще… — Она не знала, что сказать еще. — Вообще я тут разговаривала с людьми…

— Разумеется, — согласился он с улыбкой. — Так, наверное, и следует поступать в подобных местах. Разговаривать и танцевать. Давайте сделаем второе.

Не ожидая ответа, он взял ее за руку и повел в круг танцующих, где они сразу включились в торжественный ритм паваны.

— Так о чем, если не секрет, беседовали вы с людьми? — спросил он.

— Главным образом о принцессе. О ее болезни. — Пен понизила голос до шепота. — Мы решили, что чем больше народу об этом узнает, тем лучше.

— Правильно, — сказал Оуэн. — Думаю, я тоже смогу внести свою лепту. Я знаком с одним издателем и шепну ему на ухо. А уж он разнесет сообщение по всем уголкам Лондона.

Пен одобрила предложение, хотя прекрасно понимала, что сделано оно не из симпатии к принцессе или ее сторонникам (и сторонницам), а только потому, что это в первую очередь полезно и выгодно (отчего? — она не имела ни малейшего представления) милой ему Франции. И еще она понимала, что его — и его Франции — предпочтения и намерения могут в любой момент измениться на сто восемьдесят градусов, и тогда из сподручника принцессы Марии он в одночасье превратится в яростного ее противника.

Она благодарно улыбнулась и сделала очередное грациозное па величавого танца.

— Чем ты так расстроен, Робин? — щебетала Пиппа, стоя рядом с ним в глубоком проеме окна. — И не качай головой, я вижу это даже под твоей маской.

— Ошибаешься, дорогая, — солгал ей тот. — Хотя, должен честно признаться, я предпочитаю, чтобы Пен избрала себе другого кавалера.

— Но почему? Он такой… такой необычный… смуглый и какой-то… загадочный. Может внести некоторое волнение… разнообразие в ее тоскливую жизнь. Разве нет?.. После смерти Филиппа… и ребенка.

Она замолчала и прикусила губу, словно поняла, что сказала лишнее.

Робин смотрел на нее в прорези маски, изображающей львиную голову, которая не слишком сочеталась с его фигурой.

— Волнение! Разнообразие! — воскликнул он. — Что ты мелешь, Пиппа? Твоя сестра не такой поверхностный, ограниченный человек.

— Да, я знаю, ты прав, — с готовностью согласилась та, наблюдая за танцующими и выделяя среди них пару, в которой бледно-розовое платье дамы так красиво сочеталось с костюмом кавалера — из черного бархата, отороченного серебряной тесьмой. — Посмотри, посмотри, Робин, — вдруг добавила она. — Как они держатся за руки, как Пен смеется… Видишь? А лицо у нее все равно печальное. Ты согласен?

Робин недоверчиво покачал головой.

— Все ты выдумываешь. Выходит, ей неприятно? Тогда зачем?..

— Не знаю, — задумчиво проговорила Пиппа. — Может, мне показалось… А возможно, ее охватило что-то… какое-то чувство, которого она сама боится?.. Это ведь у нее впервые после… И она сама не знает, где она… на каком небе, или на земле…

— Излагаешь очень смутно, — с добродушной иронией сказал Робин. — Но что-то похожее на правду в твоих словах есть.

— Конечно! — Пиппа решила продолжить разбор состояния сестры. — Похоже, она и злится немножко, и влюблена чуть-чуть, и смущена. Так бывает… У меня у самой сто раз было.

Робин не выдержал и рассмеялся.

— Ты про это читала в каких-нибудь книжках, которые вообще-то читать не привыкла.

— Ничего подобного! Лучше скажи: за что ты его не любишь?

— Кого?

— Не притворяйся. Я говорю о шевалье д'Арси. Он тебе не нравится?