Богатые наследуют. Книга 2 - Адлер Элизабет - Страница 39

Она взволнованно сжала жемчуг на шее – как она могла забыть о Франко? Мужчину, который любит ее и чьей страстной возлюбленной была она сама. Она забыла, как счастлива была вместе с ним и каким добрым и нежным был он. Она должна немедленно позвонить Франко и сказать, что нуждается в нем, что он должен помочь ей найти правильный, настоящий выход… Казалось, только он может сделать так, чтобы ее жизнь снова стала правильной, настоящей. Франко поймет.

– Отвезите меня домой, пожалуйста, – сказала она взволнованно. – Numero Seize, рю-де-Абрэ.

Брови кэбмена приподнялись, когда экипаж тронулся по направлению к рю-де-Абрэ. Конечно, теперь он узнал ее. Это была пресловутая мадам Поппи!

Грэг очнулся от глубокого сна, чувствуя себя освеженным. Он озадаченно взглянул на массивную деревянную кровать, а потом – на шелковые занавеси персикового цвета и атласные простыни, и постепенно воспоминания прошлой ночи стали всплывать в его мозгу. Ему казалось, что он пришел сюда с Вероник, но в то же время он ясно помнил, что был с Поппи… или это был только сон, мечта? Прекрасный, чувственный сон, когда он подумал, что наконец-то нашел свою потерянную возлюбленную и она стала его. Он мог словно наяву ощущать то безраздельное чувство счастья, когда он держал ее в своих объятиях и их тела слились воедино. Конечно, он ошибался. Это был только сон наяву, и женщина, которую он обнимал, была Вероник.

Атласные простыни под ними были гладкими и мягкими, и, когда он отдернул занавеси, то увидел, что в комнате никого не было. Раздался стук в дверь, и вошла маленькая горничная в униформе с завтраком на подносе.

– Доброе утро, мсье, – окликнула она его. – Я как раз собиралась разбудить вас. Вероник сказала мне, что вы сегодня уезжаете в Америку. Пароход в Шербург отплывает в девять. Она также сказала, что вас нужно разбудить в шесть. Я принесла вам завтрак, мсье, – кофе, тосты, бриоши. Если вы хотите что-нибудь еще, мсье, я вам принесу. Ваши вещи еще в отеле, но их доставят вам, пока вы будете принимать душ. И свежую одежду – пиджак, рубашку… все необходимое. Приятного аппетита!

Грэг откинулся назад на подушки с удовольствием; здесь все было, как в лучших отелях. Все, что пожелает мужчина, они предоставят – будь то шампанское и вкусная еда, или избавят от необходимости возвращаться в отель за вещами, или женщину, которая превратит ваши мечты почти в реальность. Было предусмотрено все, что может сделать мужчину счастливым. Единственную ночь в своей жизни он был полностью счастливым человеком.

Он пил свой кофе и думал о том, каким он был глупцом, блуждая по Европе каждую весну в надежде найти Поппи. Столько времени утекло… Горькая истина открылась ему – если бы Поппи хотела вернуться, она бы сделала это. Наверное, она знала, что ничего невозможно было сделать, что случившееся с ней было так ужасно, что даже он не смог бы помочь. Энджел была права – это был выбор Поппи. Ее решение. Она покинула его ради другого мужчины, и настал день, когда он должен взглянуть правде в глаза.

Полчаса спустя, приняв душ и переодевшись, он стоял на пороге Numeno Seize, рю-де-Абрэ, ожидая, когда дворецкий найдет ему экипаж. Он увидел, как один приближался; казалось, он остановится возле Грэга, но тот быстро проехал мимо. Ему показалось, что в нем мелькнуло лицо женщины, но он был все еще погружен в свои мысли, чтобы обернуться.

Дворецкий остановил другой экипаж.

– Отель «Лотти», пожалуйста, – сказал Грэг, оглядываясь назад с улыбкой. Nimero Seize, рю-де-Абрэ, был домом грез, и странным образом он сыграл важную роль в его жизни. Он возвращался домой в Санта-Барбару, чтобы начать новую жизнь – без Поппи Мэллори. Теперь он посмотрит в лицо своему будущему, вместо того, чтобы вглядываться назад в прошлое.

Поппи дождалась, пока экипаж Грэга свернул за угол, не в силах оторвать взгляда. Она знала, что это был прощальный взгляд. Он не изменился. Она узнала бы его где угодно – все тот же высокий, красивый Грэг. Он выглядел таким уверенным, держался с таким достоинством, стоя на пороге ее дома… Он выглядел как мужчина, который был хозяином своей жизни. Но она подумала, что слишком поздно бросаться к нему, обнимать его и просить у него прощения. Грэг не принадлежал к ее миру. А Франко принадлежал.

Она бросилась к телефону в своей комнате и, хотя знала, что это очень сложно – связь с Неаполем была не очень хорошей, – она потребовала, чтобы ее соединили с Италией. Это очень важно, сказала она, сдерживая рыдания, – вопрос жизни или смерти.

ГЛАЗА 45

1907, Италия

Вилла Франко в Неаполе отражала его любовь к классическому стилю. Когда через два года после смерти отца умерла его мать, он очистил дом от массивных золоченых гарнитуров, бархатных занавесей, от тысяч безделушек, без которых они не мыслили своей жизни. Когда дом совершенно опустел, он бродил по комнате, глядя на все совершенно новыми глазами. Все это теперь принадлежало ему, и он хотел, чтобы дом отражал его вкусы и его понимание красоты.

Он нанял архитектора, чтобы тот изменил внутреннюю планировку дома; тот разрушил некоторые стены, сделав комнаты просторнее. Он добавил высокие мраморные колонны и пристроил два новых крыла, сделал фасад и холл при входе в духе Палладио. Франко задумал лепнину на стенах и декор, который он видел на изображениях старинных особняков Англии и Франции. Наружная сторона дома была выкрашена типичной для Тосканы охрой, с белыми колоннами и ставнями. Он купил еще земли, чтобы разбить обширные сады с террасами, украшенными мраморными балюстрадами. А возведенная вокруг стена, которая была еще выше, чем сам дом, усеянная сверху битым стеклом и утыканная железными острыми прутьями, с колючей проволокой, должна была защитить виллу и самого Франко от его врагов.

Франко сам выбрал каждый предмет обстановки – мебель, ковры и коврики, лампы на серебряных подставках и канделябры, хрустальные люстры. Его дом являл собой образчик изысканной, роскошной простоты, которую могли дать только большие деньги.

Когда работы на вилле были закончены, он посвятил себя тому, что действительно любил – произведениям старых мастеров, особенно итальянской школы. Франко не ходил по картинным галереям или аукционам. Он знал, что ему нужно; он просто нанял толкового дилера, чтобы тот нашел и доставил ему то, что он хотел, – цена не имела значения. Он начал с мадонны Боттичелли, написанной в 1486 году, которую он повесил в спальне. По бокам он поставил пару старинных флорентийских серебряных канделябров, а под ней маленький столик, покрытый багровым шелком, на котором стояли фотографии его матери и отца. Но в доме не было фото его брата Стефано. Только картины, старинные четки и распятие над кроватью, подаренное Франко матерью в день его первого причастия, украшали его комнату. Ни горничные, ни его камердинер никогда не видели этого. Как не видели женщины. Мадонна Боттичелли доставляла ему больше наслаждения, чем любая женщина. Она была его единственной.

С годами его коллекция росла, в ней появились работы итальянских мастеров разных периодов: Джотто из времен средневековья, Паоло Учелло и Фра Беато Анжелико раннего Возрождения, волнующий Рафаэль и Корреджо Высокого Возрождения. А потом он почувствовал тягу к более пышному театральному, и тогда появилась цветущая плоть Тинторетто, Тициана и Веронезе… Он собирал книги, средневековые псалтыри и расписные рукописи; он купил пару фантастических глобусов четырнадцатого века. Все редкое и прекрасное было желанным гостем в его доме.

Его коллекция была его единственным наслаждением, потому что у Франко не было друзей, круга знакомых, с которыми бы он общался помимо «дела». И это самое «дело» и его Семья поглощали все его время. Он жил в мире, где нельзя было доверять никому, и он никогда не приводил женщину в свой дом – для этих целей у него была квартира в Неаполе. Он всегда считал свою жизнь сносной, хотя и допускал, что когда-нибудь женится на подходящей девушке и произведет на свет наследника. Франко думал, что создал систему и стиль жизни, в которой достаточно красоты и удовольствий, чтобы сохранить душевное равновесие, которое могло оказаться под угрозой стресса, связанного с неприглядностью его положения и большой ответственностью. Он считал, что мужчине большего нечего и желать. До того дня, когда он встретил Поппи.