Эскадра его высочества - Барон Алексей Владимирович - Страница 65

— Нет, — удивился Кэйр. — А зачем?

— Там стоит побывать. Особенно — заключенным.

— Па-аслушай, твоя честь, а ведь хорошая мысль, — сказал быстро соображавший Ждан.

— Очень даже, — кивнул Бурхан.

Кэйр объявил перерыв. И они отправились.

Место упокоения грешников находилось на южном склоне горы Святаго Вознесения, поскольку здесь за короткое полярное лето грунт протаивал глубже, чем в других местах. Примерно на полметра На такую же глубину копали могилы, да и то — по теплому времени, которое на Абораварах не превышало месяца. Очередную жертву просто сбрасывали в яму без гроба и даже савана, наскоро заваливали мерзлыми комьями, а сверху водружали необработанный камень с номером.

Кладбище начиналось за воротами лагеря и тянулось по склону вплоть до подножия ледника. Первые ряды примитивных могил имели камни, датированные серединой прошлого века. Они располагались правильными полукружьями. Здесь зеленел мох и еще наблюдались признаки минимальной благопристойности. А вот выше по склону хоронили уже как попало — вкривь, вкось, да впритык, без малейшего почтения к человеческим останкам. Несмотря на холод и свежий морской ветерок в нос бил запах тлена Ужасало, что во многих местах обнажились части скелетов.

— Песцы раскапывают, — пояснил Петроу.

— Я слышал, что этих песцов ловили голодные заключенные, — сказал Бурхан.

— Да, так говорят.

Франца передернуло.

— Боже мой, боже мой!

— Это сколько ж здесь людей-то лежит? — спросил Ждан.

— На камнях — пятизначные номера, — сказал Кэйр. — Но здесь кое-кого еще не хватает.

— Что ты такое говоришь? — побледнел Франц, оглядывая скорбное поле. — Кого тут еще может не хватать?

— Того, кто всех этих людей сюда отправил.

— Сострадариев?

— Сострадариев. Точнее, их верхушки. Она-то, верхушка, прекрасно сознает, что творит.

— Не могу представить. Вероятно, они тоже ослеплены фанатизмом.

— Преданность идее не может служить оправданием убийства даже одного человека. А их тут столько… Герр мичман, благодарю вас за прекрасную идею. Нужно чтобы завтра же эти несчастные отказники предметно ознакомились со своим будущим.

— Если у нас оно будет, это завтра, — сказал Бурхан. — Ты ничего не видишь?

— Где?

— Левее горы. Зюйд-зюйд-вест, как говорят моряки.

Кэйр приложил ко лбу ладонь.

— Ого, — сказал он. — Нужно предупредить адмирала.

Первым к портовому домику, где остановился Мак-Магон, прибежал Ждан. Как ни странно, известие адмирала нисколько не огорчило. Напротив, он вроде бы даже обрадовался. Но когда Ждан ушел, Мак-Магон выразил неудовольствие тем, что сообщение поступило не от морского наблюдательного поста, а от случайного человека.

— Виноват, герр адмирал, — сказал Мориц. — Это не так. Сообщение от постов поступило раньше. Не хотели вас будить, экселенц.

— Так уверены, что это фон Бистриц?

— Совершенно, герр адмирал. Бригантина. Под флагом Альбаниса.

— Мало ли…

— Ни один корабль добровольно к Абораварам не сунется.

— А по приказу? Не грех проверить, Мориц.

— Так точно. Корвет «Сифарис» уже снялся с якоря.

— А! Вот это правильно. Ветер?

— Устойчивый вест-норд-вест. В бухте — слабый, в проливе — умеренный. Через полчаса все выяснится, экселенц. Быть может, вздремнете еще?

— Уже не смогу. На меня плохо действуют белые ночи. Прикажите заварить кофе. И запросите информацию о состоянии кораблей. Думаю, что времени для ремонта осталось совсем мало. Да, и как себя чувствуют наши раненые? Многие ли из них уже способны вернуться в строй?

…Стены незнакомой комнаты покачивались.

В ней был очень низкий потолок и лишь одно маленькое оконце необычной формы — в ширину больше, чем в высоту. Сквозь него проникал мягкий сумеречный свет. Оттуда, из-за окна, доносились крики чаек.

Пахло лекарствами. Над головой кто-то разгуливал тяжелыми шагами. Будто чугунные гири переставлял. От буханья этих гирь-шагов егер-сержант Неедлы и очнулся.

Он попробовал повернуться на бок, но тут же невольно застонал — болело левое плечо.

— Эге! Кажется очухался, — сказали сбоку.

Иржи скосил глаза и увидел в соседней койке человека с забинтованным животом. Он был очень бледен, худ, под его запавшими глазами темнели круги, но сами глаза посмеивались.

— Ну и как себя чувствуешь, приятель? — спросил обладатель забинтованного живота.

Иржи прокашлялся.

— Пожалуй, сегодня не лучший день моей жизни.

Сосед усмехнулся.

— Совсем наоборот, не самый худший. Ты очнулся все еще на этом свете, дорогой мой.

— Простите… А вы кто? — спросил Иржи.

Сосед удивился.

— Привет! Прошка я. Прохор Петрович. Секретарь Обенауса. Неужто не признаешь?

— А, — сказал Иржи. — Извините. Вы порядком изменились.

— Изменишься тут, — проворчал Прошка. — Если брюхо прострелено. Хорошо еще, что навылет. Пуля, знаешь ли, сзади ударила и через живот улетела.

Иржи прикрыл веки. Перед глазами заплясали лошадиные морды, вспышки выстрелов, мелькающие кусты, орущие бубудуски…

— Урс Паттени жив?

— Вахмистр? Ну, к скампавею живой добрался. Он тебя даже с лошади снимал. Ты уже никакой тогда был.

— А барон?

— Тоже уцелел, только ногу ему поцарапали. Собирался назад скакать, в Муром.

— Ускакал?

— Вот этого не знаю. Обеспамятовал я. Только здесь и очнулся.

— А где мы? — спросил Иржи.

— На «Поларштерне».

— На яхте курфюрста?

— Ну да. Она там неподалеку проплывала.

— Как проплывала? Одна?

— Ну, ты и сказал. Одна! Да курфюрст целую армаду отрядил, свои лучшие линкоры. Там же покаянцев было полно, выход в море стерегли. Ваш адмирал с разбегу в них и ударил.

— Прорвались?

Прошка удивился.

— А как же иначе? Башковитый у вас, говорят, адмирал. Бубудусков как котят расшвыривает. Неужто пальбы не слышал? Даже у нас все тряслось, хотя сам «Поларштерн» почти и не стрелял.

— Да нет, вроде слышал. Только ничего не понял. Голова совсем не работала.

— Это с непривычки. Тебя, видно, в первый раз подстрелили?

— В первый.

— Понятно. Есть, конечно, хочешь?

Иржи подумал.

— Да. И даже очень.

— Это хорошо. Это на поправку, значит, идешь. Сейчас.

Прохор взял с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонил.

Прошло немного времени. Отворилась дверь. Через высокий порог шагнула полная женщина в чепце и белом халате.

— Андреевна, сестричка, — сказал Прошка. — Сержантик тут вот проголодался.

Женщина всплеснула пухлыми руками.

— Что, ожил? Ну, слава богу, слава богу! Нет, золотые руки у нашего доктора… Вы так ужасно бредили, сударь. Все драконов вспоминали. И еще какого-то проконшесса ругали страшно.

— Это точно, — кивнул Прошка. — Крепко ты его припечатывал, егер. Даже я кой-что впервые слышал. Особенно про чешуйчатую, э… ну, эту самую. Тригонометрию, в общем.

Иржи смутился.

— Простите, сударыня.

— Ничего, голубчик. Вы ведь больше не будете ругаться?

— Нет, нет, что вы! Я вообще не понимаю…

— Вот и ладно. Сейчас я принесу вам обед.

Андреевна вышла.

— Кормят тут, должно быть, хорошо, — мечтательно сказал Прошка. — Прямо завидую. Мне вот полтора метра кишков оттяпали, так что теперь один только бульончик дают. С чайной ложечки! И это — на яхте самого курфюрста, где чего только нет. Досадно, понимаешь.

— А кто нас на яхту доставил? — спросил Иржи.

— Да свои, муромские мужики. Фрегат у базилевса еще отбили. Ну и нам крепко подсобили. Без этого лазарета плавучего мне бы давно каюк пришел. Да и тебе, пожалуй. Крови ты порядком потерял. Спасли нас, в общем.

— А кто? Боярин Стоеросов?

— Он самый, Свиристел Палыч. Должники мы теперь у него. Я так — особенно.

Внезапно по палубе над госпитальной каютой пробежало несколько человек. Прошка насторожился.