Гулять по воде - Иртенина Наталья - Страница 25

А в стороне от концерта сидели себе два пожилых шемаханца, по своему обычаю ноги мыли в озере. Вот до них дымовая палка долетела, упала в песок и там умерла. Посмотрели на нее шемаханцы, потом на битву, покачали седыми головами и дальше делом занялись, а промеж себя разговор завели.

– Скажите, уважаемый, – спрашивает один, – чего достойны те, кто оскверняет воды своей отеческой своей веры?

А другой ему отвечает:

– Тот, кто оскверняет воды своей отеческой веры, по велению Божественного достоин иссохнуть от жажды и принять питье от других вместе с ошейником на шею.

– А скажите, уважаемый, – опять тот говорит, – когда они высушат свое озеро, где мы будем мыть ноги по велению Божественного?

– Когда они высушат свое озеро, уважаемый, – отвечает второй, – они по велению Божественного будут мыть нам ноги в драгоценных сосудах, которые мы возьмем из их музейных хранилищ.

А площадка сгорела совсем, один скелет остался, и гарь над водой разносилась.

Те, что на корягах плыли, как бомбы побросали, так в сторону повернули, а были это Башка, Студень и Аншлаг. Они потому спаслись, как их никто не видел. А тех, что на берегу дымили, всех похватали и в кутузку с побоями отволокли.

В той битве на дивном озере кого потоптали насмерть, кого невзначай утопили, а кто сам в дыму угорел и, спятимши, в озере захлебнулся. Двоих вовсе бомбами порвало. А звездоносной Море Кик ничего не сталось, охрипла только и петь на время в расстройстве разучилась.

Кондрат же Кузьмич в ярый гнев пришел, и три дня после того кудеярцы взаперти по домам просидемши, потому как опасались наикрепчайших мер. А у нас в Кудеяре это бывает: одному по лбу треснут, у остальных в ушах звон стоит. Такая взаимообразность удивительная. А искони отеческая, говорят.

XXIV

Коля, про битву на озере прослышавши, в печаль вовлекся и тоже из своей сараюшки носу не казал. Все угодника с бумажной иконки пытал, как ему, Коле, Черного монаха разыскать, чтобы поскорее обещанное исполнил и в Кудеяре сам объявился. А другой раз Коле чудилось, что монах уже в городе, и даже попу про это сказал, заговорившись. Да как из дому вышел после затвора, так сразу к монастырю отправился, руины обозревать и монаха поджидать. Может, правда он там клад некий сторожит, как Коле на ум взбрело, когда с недорослями разговаривал. А только не дождался и обратно в город пошел.

Тут у него другая забота – в архив библиотекарный проникнуть. Ткнулся Коля в одно хранилище книжное и в другое, и в обоих на документ его поглядели задумчиво, очки протерли да сказали:

– Этого быть не может, чтоб с таким документом в государственное заведение допускаться. А вдруг вы международный террорист?

И не пустили.

Тогда Коля, совсем огрустневший, вернулся в сараюшку, пожевал задаром хлеба и отправился к попу, затруднение излагать. Так, мол, и так, говорит, летописность моя прозябает, и потомкам это во вред, а вот теперь хочу старину доподлинно установить и в праотцах Черного монаха сыскать, только с документом опять претыкание выходит. А поп ему отвечает, что эта беда не беда, и печаль эта вовсе не печаль, а делу помочь можно. И ведет Колю в подвал церкви, подклет по-тамошнему, церковному, да там дверцу отпирает и показывает архивное складилище. А там горы старинных газет, в пачки сшитых, желтых и хрустких, а где и во мху плесневом.

– Вот, – говорит, – осталось от библиотекарного заведения, а оное заведение в храме Божием завелось, когда открыли борьбу с религиозными предрассудками. Соорудили себе избу-читальню, называлось – домпросвет. А насчет чего тут просвещали, в сих исторических листках прочтешь, – говорит и рукой желтые горы обводит. – Необыкновенная усмешка судьбы.

Сказав так, поп ушел, а Коля перетащил одну гору к себе в сараюшку и стал читать. А там – вся кудеярская история от водворения кровососной власти, еще когда город был не город, а село Кудеяровка с монастырем и деревнями окрест. И как та кровососная власть вконец утвердилась, то монахов поразогнала, а в монастыре трудовую перевоспитательность для лихих голов устроила. Только они недолго перевоспитывались, тоже их разогнали, а в монастыре сделали коммуну для юных кровососцев. Но и эти недолго были, не понравилось чего-то. Монастырь в безлюдство впал, потому как тайные и секретные лаборатории в нем решили уже не обосновывать, а ковать Щит Родины в другом месте. Потом к монастырю кудеярцы присмотрелись да стали от него кирпичи отколупывать. Из тех кирпичей знатных, без износу, у нас много чего соорудили, и на личную нужду, и на общественную. А на общественную – водокачка уже сколько лет стоит, не падает, и котельная еще крепкая, и другое что, чему название забылось и внутри давно ничего нет, а стены все никак не обвалятся.

В каждой газете непременно было описание борьбы с религиозными предрассудками. Коля от того диву давался и душой обмирал. Потом принес из подвала другую гору и опять дивился да обмирал. А за неделю перетаскал в сараюшку и обратно весь подвал, и чувствами впал в неустойчивость от беспрестанного обмирания. Да все-таки вызнал, что в монастыре прежде святые мощи почивали, а как кровососная власть пришла, так мощи из подземных пещер выгребли, часть в музей сдали, а часть в озеро скинули. А монахов вывели и из ружей постреляли, и обратно в святое озеро бросили для осквернения отеческой веры.

В последней горе Коля главное нашел. Сыскал ругательную статеицу, а там прописано о слухах в населении про монаха на воде, ходил-де по озеру и не утоп, а наобратно, ушел тем путем от расстрельщиков. Но это все от невежества и темной народной забитости, говорилось в статеице, а был то всеобщий обман зрения и редкое явление природы. А в доказательство того, дальше говорилось, записан достоверный факт, что монаха не стали преследовать как обманное явление природы, а если б то было не явление, монаха непременно бы израсходовали.

Коля, сие прочтя, возгорелся духом, схватил статеицу и заторопился к попу.

– Вот, – говорит, – доподлинное житие Черного монаха, угодника Божия. По воде гулял, аки посуху, и тем от расстрельщиков спасся.

А поп статеицу изучил, перекрестился в торжественности и отвечает:

– Имени святого угодника кудеярского не имеем для прославления в каноне и обращения к нему воздыханий. А это весьма скорбно. Но с тем радость великая – обресть память о новом чудотворце во имя Божье.

А Коля говорит:

– Если обещался сам скоро у нас быть, имя свое непременно откроет.

– Молись, – сказал ему поп. – Если так, будет то событие чудное и преславное.

Коля тут замялся и спрашивает:

– Неужто теперь никто по воде не ходит, у святого озера живя? Можно ли сему научиться?

А поп на него за это осерчал:

– И думать не моги о таком, – говорит. – Велено у отцов в писаниях сбрасывать обратно на землю таковых, которые на небо слишком торопятся. А ты без году неделя к вере отеческой приобщен, рвение же полезно в меру. Молись, – опять говорит.

Коля голову потупил и спрашивает:

– А вот еще нашел там про святые мощи, которые из пещер под монастырем выгребли. Что за пещеры? Отродясь не слыхал.

– Пещеры, гм, – поп отвечает, – были пещеры рукотворные, монахами за века ископанные. Да засыпались, как новые порядки настали. А в тех пещерах монахи хоронились от разбойников-соловьев окрестных, те, известное дело, навещали обитель, творили лихое дело. От татар тоже под землю сходили, потом в смутное время от поляков да воровских отрядов в пещерах святыни берегли.

– А может, и осталось там чего, – говорит Коля одухотворенно, – раскопать если? А ну как впрямь клад найти?

– Все тебе клады покою не дают, – вздыхает поп. – Пост блюди, меньше беспокоя в организме будет. А на все воля Божья, на чудеса и на клады святые. Вот как кровососная власть устанавливалась, много стало чудес являться. Иконы слезоточили, и самые древние в пламени поновлялись, купола старые новым светом сияли. А теперь тоже много всего является, могут и по воде пойти, аки посуху, ежели сыщется такая чистота помыслов.