История человеческой глупости - Рат-Вег Иштван - Страница 3

У анекдота, однако, есть и ноги, и крылья. Он обошел весь свет и даже перелетел из одного века в другой. Впрочем, если бы захотели отыскать его корни, то старались бы напрасно. Нет никаких достоверных данных о том, что все эти причуды этикета вообще видели белый свет. Люниг очень осторожно упоминает о них, пишет, что пространнее об этом можно прочесть в воспоминаниях графини д'0нуа[8]. Графиня д'0нуа, настоящий синий чулок[9], написала много романов и сказок, но все они преданы забвению. Одна-единственная ее книга дошла до наших дней — изданные в 1690 году воспоминания об испанском дворе. Это сочинение и есть тот источник, который позднее питал разные сборники анекдотов и даже такие серьезные произведения, как собрание литературных курьезов старика Дизраэли-старшего. Хотя совершенно очевидно, что графиня в своих воспоминаниях щедро пользовалась косметическими средствами, придавая видимость жизни сплетням и шутливым россказням.

Одурманенные неограниченной властью испанские повелители стали узниками выстроенной ими же самими тюрьмы жесточайшего в Европе этикета. Сами наложили золотые оковы на собственные руки и ноги. Каждый час их жизни проходил с неизменной точностью часового механизма. Даже любовью испанский король не мог заниматься иначе, чем то было предписано правилами этикета. Серьезный и уважающий авторитеты Люниг так описывает тот высокий момент, когда в ночной час король отправлялся с супружеским визитом:

"На ногах тапки, на плечи накинут черный шелковый халат. В правой руке обнаженная шпага, в левой — ночник. С левого запястья свисает на ленте бутыль, которая "nicht zum trincken, sondern sonst bey Nacht-Zeiten gebrachet wirol" (служит не для питья, а совсем для иной надобности).

ПРИДВОРНЫЙ ЭТИКЕТ "КОРОЛЯ-СОЛНЦА"

Старые французские короли до ужаса боялись заглушить уловками этикета свежий и свободный глас галльского острословия. Они действительно переняли церемониал бургундского двора, но позаботились оставить достаточно щелочек для непосредственного общения с окружающими. Генрих IV[10] любил простой, открытый разговор. Он запретил детям величать его холодным "Monsier" (господин), ему хотелось быть просто "papa". He принял он и такого нелепого заведения немецких дворов, как "Prugelknabe" (козел отпущения), для детей благородного происхождения, которые были товарищами в играх юным князьям, но если княжичи вели себя плохо, то порку прописывали их маленьким друзьям. Генрих IV давал особый наказ воспитателю своего сына, чтобы оный примерно колотил парнишку, ежели тот будет безобразничать. 14 ноября 1607 года король пишет воспитателю:

"Желаю и приказываю сечь Дофина розгами всякий раз, ежели заупрямится или начнет делать что-либо дурное; на собственном опыте знаю, ничто так не пойдет на пользу, как добрая порка".

При Людовике XIV[11] положение переменилось. Король любил придворную жизнь, ему был любезен вечно движущийся мир Версаля. Но движение он понимал по-своему: он — солнце, вокруг которого обращается вселенная, и только от него исходят лучи, дарящие жизнь двору.

Испанский этикет он перекроил и украсил по своему вкусу. Я бы выразился так: ворот, сдавливающий шею, остался, только вместо жесткого испанского воротника — фрезы — появилась пена французских кружев.

Раздвину завесу веков и загляну в спальню "короля-Солнца". Там нечто подобное совершает главный камердинер: он раздвигает полог кровати, потому что настало утро. Король пробуждается. Камер-лакеи впускают тех вельмож, которые облечены правом присутствовать при торжественном моменте пробуждения. Входят принцы крови, с поклоном входит главный камергер, главный при гардеробе короля и четыре камергера.

Церемония пробуждения короля — lever — начинается.

Король сходит со своего знаменитого ложа, установленного в самой середине дворца и точно по главной оси Версальского парка. Король для своего двора, что Солнце на небосводе. После краткой молитвы главный камердинер льет несколько капель ароматизированного винного спирта ему на руку, что, собственно, и составляет процедуру утреннего умывания. Первый камергер подает тапки, затем передает халат главному камергеру, тот помогает надеть его королю, который уже сидит в кресле. Придворный куафер снимает с короля ночной колпак и причесывает волосы в то время, как первый камергер держит перед ним зеркало.

До унылого скучны эти подробности, однако в жизни версальского двора они имеют большую важность и полны значения. Подавать королю тапки или домашний халат — это огромная честь и награда, которую с завистью наблюдают остальные придворные.

Порядок самого одевания спланирован самим королем, и он же установил в нем неумолимую последовательность, совсем как при решении арифметической задачи. До 77 лет его жизни тапки всегда подавал первый камергер, а главный камергер домашний халат. Затеять перемену ролей означало бы сознаться в революционном образе мыслей.

До сих пор это была первая часть lever, его интимный этап. Далее следовала вторая, торжественная часть церемонии.

Лакеи распахивали створки дверей. Чередой входили придворные. Герцоги и прочие важные особы, послы, маршалы Франции, министры, верховные судьи и разного рода придворные сановники. Выстраивались возле позолоченного ограждения, разделявшего зал на две части, и в благоговейной тишине наблюдали парадное зрелище, словно разыгравшийся у них на глазах спектакль, главную роль в котором играл наипервейший человек Франции и ее главный актер.

Картина первая: снимание ночной рубахи. Гардеробмейстер помогал справа, главный камердинер — слева. Видимо, этот предмет туалета считался наименее благородным, чем рубашка дневная. Потому что перемена рубашки была куда обстоятельней: один из офицеров при гардеробе передавал дневную рубашку первому камергеру, а тот передавал ее дальше герцогу Орлеанскому, по рангу следовавшему сразу за королем. Король принимал рубашку от герцога, набрасывал ее на плечи и, с помощью двух камергеров освободившись от ночной рубашки, надевал дневную. Спектакль продолжался. Придворные сановники по очереди выдавали остальные предметы одежды, натягивали ему туфли, застегивали алмазные пряжки, подвязывали шпагу и орденскую ленту. Гардеробмейстер (как правило, это был один из самых знатных герцогов Франции) играл важную роль: он держал вчерашнюю одежду, пока король вынимал из нее мелкие вещи и перекладывал в карманы сегодняшней; далее он подавал на золотом подносе три вышитых платка на выбор, затем он же подавал шляпу, перчатки и трость.

В ненастные утра, когда требовалось освещение, один из зрителей также получал свою роль. Главный камергер шепотом испрашивал короля, кому принадлежит право держать свечи. Король называл кого-нибудь из вельмож, и тот, распираемый гордостью, держал двухрожковый подсвечник во время всего процесса одевания. Это надо понимать: двухрожковый. Потому что Людовик даже право пользования подсвечником ввел в продуманную и отшлифованную систему придворного этикета. Только король имел право пользоваться двухрожковыми подсвечниками, все остальные должны были довольствоваться однорожковыми. Так оно и шло по всем линиям. Людовик любил камзолы, обшитые золотым позументом, однако кому-либо другому в таком ходить было нельзя. Редко, в знак исключительной милости, король дозволял заслуженным мужам заказать галуны на камзол. Об этом дозволении составлялся документ с печатью, король его подписывал, а первый министр контрассигнировал. Назывался сей почетный предмет одежды justaucorps a brevet, т.е. камзол дозволенный.

Когда наблюдаемое каждый день красочное зрелище подходило к концу, король покидал спальню, и двор толпою высыпал следом. А в опочивальне продолжалась малая дополнительная церемония. Пресловутое ложе следовало привести в порядок. Не просто так, наскоро, как то бывает с постелями простых мещан. У этой операции также были свои писанные правила. Один из камердинеров занимал место у изголовья, другой в ногах, а придворный обойщик застилал с соответствующей тщательностью высочайшую постель. Один из камергеров присутствовал до конца церемонии и следил, чтобы все правила выполнялись точно.