Графиня Козель - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 52

Заклика молчал, погрузившись в раздумье.

– Трудно, – ответил он, – но если надо…

– Это еще не все, – продолжала Анна, – необходимо взять с собой драгоценности, деньги, это теперь все мое состояние, не то их отнимут, расхитят.

Заклика в раздумье молча потер лоб, покрутил усы.

– Приказывайте, – сказал он, опустив глаза.

– Можешь ли ты поручиться, что я успею скрыться за границей?

– Сделаем все, что в силах человеческих.

Капли пота выступили у Заклики на лбу, он не на шутку встревожился.

– Давно бы так надо поступить, – пресек разговор скупой на слова Раймунд, – да что прошло, того не вернешь, надо делать, что возможно.

Бедный Заклика стоял нахмурившись, переступая с ноги на ногу, пальцы он сжал так, что хрустнули суставы. Анна с тревогой и любопытством смотрела на него. Сосредоточенный, энергичный, сильный, молчаливый, он выгодно отличался от обычного ее окружения – избалованных, изнеженных, вероломных людей. Заклика поражал ее и радовал. Анна чувствовала, что перед ней настоящий человек.

– Ночью я поеду в город, – сурово сказал он, – здесь, в доме, я показываюсь редко, и люди думают, что я, как обычно, заперся у себя в комнате; вы же не зовите меня, пока я сам не явлюсь. В кустах у острова у меня припрятана лодка, в ней я спущусь вниз по Эльбе. На обратный путь – вверх по течению – времени понадобится больше, но это ничего… А там увидим, что мне удастся узнать при дворе… Надо все как следует обдумать, отъезд – дело нешуточное.

Заклика говорил отрывисто, с трудом переводя дух. Графиня заметила вертящегося поодаль Готлиба и, боясь, как бы тот не догадался о чем-нибудь, кивнула ему, чтобы он подошел. Немец не заставил себя ждать.

– Мне кажется, не правда ли, Готлиб, что Пильниц можно превратить в прелестный уголок. Хорошо бы сад здесь разбить, цветники, ведь, по всей видимости, уеду я отсюда не скоро. Когда будете в городе, подыщите мне, пожалуйста, садовника, я хотела поручить это поляку, но оказалось, что он никого не знает.

Готлиб испытующе посмотрел на хозяйку, на поляка, поклонился и пробормотал, что готов все сделать для своей бесценной госпожи. На этом разговор окончился. Козель направилась к дому. Готлиб постоял еще с Закликой, надеясь что-нибудь выведать у него. Вечером поляк, как его здесь называли, исчез. Это вызвало подозрение у соглядатаев, они попытались отворить дверь его комнаты, но она оказалась запертой изнутри на задвижку. Комната Заклики находилась внизу со стороны сада, они подкрались под окно. У противоположной стены стояла кровать, а на ней, вытянувшись во всю длину, лицом к стене, лежал огромный детина в обычной своей одежде. Убедившись, что Заклика дома, шпионы успокоились, ничего другого не оставалось, как дать ему вволю выспаться.

Черная ночь наступала медленно, только красный отсвет закатного неба отражался в водах Эльбы, когда Заклика неслышно отвязал лодку от столбика, прыгнул в нее и, отчалив от берега, поплыл вниз по течению к Дрездену. В такую пору лодки на Эльбе почти не встречались, и надо было хорошо знать реку, чтобы не напороться на мель и камни. Бродя без дела по окрестностям, Заклика много плавал, греб и хорошо изучил мели и изгибы реки от Пильниц до Пирны и дальше. Черная ночь была ему не страшна; через несколько часов он увидел огоньки предместья на берегу, а потом яркое зарево над замком. То была иллюминация, в замке веселились.

Находясь при дворе графини Козель в Дрездене, Заклика завел немало знакомств: душа его тянулась к тем, кто стоял в стороне, в тени, а вовсе не к придворным интриганам. Плывя по реке, он обдумывал, к кому из своих знакомых обратиться.

При дворе, постоянно нуждавшемся в деньгах, торговля деньгами и драгоценностями была одной из насущных потребностей. Август II имел кредит на значительные суммы в Вене у Оппенгеймеров, в Берлине у Либмана; в Дрездене поставщиками и посредниками были два еврея, весьма известных в городе: Леман Берендт и Ионас Мейер.

Мейер приехал из Гамбурга в 1700 году в начале царствования Августа II и, убедившись, что при постоянном денежном голоде, дела у него пойдут здесь неплохо, поселился в Дрездене и открыл первую меняльную и банкирскую контору. Король предоставил Мейеру под нее дом, называвшийся ранее Старой Почтой, а потом Юденгаузом. Мейер превратил его во дворец, разбил сад, на втором этаже устроил несколько роскошных зал, где давал время от времени для своих клиентов балы и маскарады. Мейер уже тогда походил на банкиров нынешнего типа, подражал французской моде, жил на широкую ногу; говорили, что, несмотря на непривлекательную внешность, в жизни его было немало счастливых минут, ибо он умел пользоваться своим положением…

Его товарищ Леман Берендт был человеком иного склада. Родом из Польши, он сохранил все типичные черты тамошних евреев. Энергичный, но скромный и тихий, в делах осторожный, он не отрекался ни от своего происхождения, ни от веры и вовсе не старался втереться в светское общество, слишком хорошо зная, какой дорогой ценой приходится платить за признание.

Графиня Козель не раз посылала к нему Заклику с поручениями. Леман и сам бывал у нее, когда того требовали их

обоюдные интересы.

Ведя денажные дела, Леман имел возможность поближе узнать своих клиентов. Он сразу оценил благородный характер графини и относился к ней с глубоким доверием и уважением. Родные его жили когда-то в Краковском воеводстве, там провел он молодые годы, и теперь вспоминал, пошучивая, тамошний язык. Заклика тоже знал и любил эти места, и это часто служило предметом их долгих разговоров за рюмкой вина. Так они сошлись и сдружились. Заклика знал, что Леман уже после опалы графини Козель неоднократно доказывал ей свое уважение и преданность. В отличие от Иоанаса. который был верноподданным короля, приспешником всех по очереди влиятельных министров, который преклонялся перед придворными и всячески восхвалял их, нисколько не смущаясь разнузданностью двора, Берендт, наживаясь на этих людях, в душе питал к ним презрение и отвращение. Легкомыслие и распутство, узаконенные и ставшие привычными, претили ему.

Леман, конечно, не высказывал вслух этих своих мыслей, но по лицу его видно было, что он думает о придворных. Обдирать их доставляло ему удовольствие. Зато порядочным людям он любил оказывать услуги и часто делал это бескорыстно. Памятуя о разговорах, какие они вели шепотком, Заклика решил, что на Лемана смело можно положиться, во всяком случае, просить у него совета.

Оставив свой челн в надежном месте у знакомого венда, – тогда в предместье жило еще много вендов, – Раймунд, по самые глаза закутавшись в плащ и нахлобучив шапку, двинулся в город. Пройдя ворота, Заклика понял по бойкому движению на улицах, что, несмотря на поздний час, в замке – празднество. Еще издали была видна иллюминация над садом Гесперид в Цвингере. Король давал бал-маскарад при факелах в честь Денгоф. Люди струились потоками в разных направлениях, то тут, то там из носилок или из кареты высовывалась маска. Исступленное веселье царило повсюду, опять, видно, настали хорошие времена…

Обходя замок знакомыми улочками, хоронясь за домами, – освещены были лишь немногие, – Заклика добрался незамеченным до Юденгауз на Пирнайской улице. У Лемана была здесь скромная небольшая квартира в задней части здания. Раймунд рассчитывал, что в такое время банкир дома один, может, даже без слуг, и он, Заклика, никому не попадется на глаза. И впрямь, все, кто мог, ушли в Цвингер поглядеть на бал под открытым небом, где среди огромных апельсиновых деревьев толпа предавалась буйному веселью. Старая кухарка отворила Раймунду и впустила его к Леману; тот, выйдя в прихожую, с трудом узнал пришельца; Заклика знаком попросил его молчать, и Леман незаметно для слуги провел его в свой кабинет. Они молча пожали друг другу руки.

Леман был довольно красив, немолодой уже, с проседью; его приятное, без единой морщинки восточного типа лицо говорило о спокойном и мудром мировосприятии. Черные глаза смотрели умно и бесстрастно, хотя не потеряли еще способности загораться.