Дети времени (Дети века) - Гамсун Кнут - Страница 43

Но консул Фредерик, который говорил так весело и так охотно смеялся, впадал иногда в задумчивость и уходил в свою комнату. Может быть, он стыдился самого себя? Один раз, когда ему некуда было уединиться, он вошел в спальню фру Адельгейд и остановился. Он выглядел усталым и изнуренным; мешки под глазами были заметнее обычного. Он взял гребень, который лежал в кучке других украшений, должно быть, гребень был красив, потому что он долго смотрел на него. Потом ему вдруг показалось, что здесь нельзя остаться для того, чтобы посидеть и подумать спокойно, и он опять вышел.

Он ушел в оранжерею. Сюда нужно было прийти с самого начала, здесь было пусто и хорошо. Но что это? Он взял гребень с собой? Смешно! Но это такая мелочь, с которой не стоит приставать к поручику. От гребня как будто пахло чем-то, ее волосами? Воображение! просто пахнет черепахой. А если бы она вдруг запела у себя наверху, запела бы этим цветам? Она иногда давала волю своей страсти и становилась доброй и безумной. Бедная Адельгейд! Бедные все!

Консул Фредерик счел своим долгом поболтать на прощание с экономкой иомфру Сальвезен. Но ему удалось только через два дня, как бы случайно, очутиться у окна кладовой; он знал, что жена была у фру Иргенс.

– Это вы? – сказала иомфру Сальвезен.

– Более или менее я, иомфру.

Иомфру Сальвезен, связанная горем, поразившим дом, давно не открывала рта для веселой шутки. По тону голоса консула она поняла, что можно сбросить серьезность на некоторое время.

– Вы пришли, вероятно, чтобы покончить с этим, господин консул?

Консул надувается, надувается и произносит, наконец:

– Иомфру Сальвезен, я слышал все!

– Все!

– Да, вы, может быть, можете рассказать еще что-нибудь?

– Нет, я не хочу доводить вас опять до сумасшествия.

– Женщина! Вы обещали себя двум другим прежде меня! Знают ли они, иомфру, как вы поступили со мной?

Но шутка показалась иомфру Сальвезен слишком тяжеловесной, и она ответила:

– Я скажу это своему жениху, адвокату Раш. Консул Фредерик серьезно заинтересовался. Это было, пожалуй, поинтереснее истории с иомфру Боммен, которая дотанцевалась до смерти. Он спросил, высоко поднимая брови:

– Можно позавидовать? Правда?

– Да, я думаю, что можно, – улыбаясь, ответила иомфру.

– Это превесело! Интересная новость! Вы, значит, выходите замуж?

– Не знаю еще. Может быть, через год.

– А кто же будет у поручика?

– Другая. Я не уеду прежде, чем он найдет другую.

– А вы будете жить здесь?

– Да, некоторое время, во всяком случае. У Раша здесь большое дело. Он хочет со временем подыскать себе место на юге.

– Так вы еще, может быть, приедете в наши края, иомфру Сальвезен? Не забудьте тогда побывать у меня.

– Очень благодарна за любезность, консул Кольдевин.

– Я очень ценю образованных людей, я собираю их. Нет, на самом деле, это чудесная новость! Могу я пожать вам руку, иомфру Сальвезен?

– Да, подождите немного, – отвечает иомфру Сальвезен и вытирает руку.

Но, взяв руку иомфру, консулу опять захотелось пошутить и он начал речь:

– Теперь, когда я держу эту руку в последний раз…

– Ха-ха-ха!

– Я говорю, хотя вы и невинны, я говорю, хотя мы и оба невинны… Да, так теперь, когда я держу эту руку, которую я не получил…

– Отпустите, господин консул!

– Которая не была мне дана… Нет ли у вас бокала или чего-нибудь, чтобы выпить, иомфру?

– Нет, серьезно, – говорит иомфру и оглядывается.– Пустите меня, тогда я принесу чего-нибудь из столовой.

– О, нет, благодарю вас, уж лучше не нужно. Но, иомфру, вы говорите, что я пришел, чтобы покончить с этим? Нет. Я хочу вам сказать только, что я нашел форму. Но это по-настоящему нужно было бы спеть: в ту минуту, когда пастор Лассен произнесет благословение над вами и адвокатом Рашем, меня найдут с веревкой в руке, ищущим крюка.

– Ха-ха! Нет, это невозможно!

– Вы знаете, что должно скоро случиться?

– Вон фру идет! – говорит вдруг иомфру Сальвезен. Консул Фредерик выпустил ее руку.

Он отлично знал свою жену, он прямо пошел ей навстречу и рассказал, что иомфру Сальвезен выходит замуж за адвоката Раша, и он только что поздравил ее.

– Тебе нужно было держать ее за руку для этого? – сказала жена.

Консул Фредерик ответил:

– Я хотел быть вежливым. Она будет теперь совершенно в другом положении. Может быть, она со временем будет бывать у нас.

Юный Виллац мучился угрызениями совести. Он перестал писать письма Марианне. Как это случилось? Отчасти потому, что у него было так много дел. А потом, он в своем блаженстве доверился однажды матери, и она очень обеспокоилась этим и запретила писать. Когда он уверял ее, что любит Марианну сильнее жизни, она сказала: «Подожди лет десять, тогда увидим. Сначала ты должен стать чем-нибудь дельным и обрадовать отца».

Но когда он увиделся с Марианной на мосту и потом на кладбище, он не мог, чтобы не протянуть ей руку. Она посмотрела ему прямо в глаза, притянула его к себе и стояла, чуть не прижимаясь к нему и смотря на него. Она была так необузданно нежна.

Они встретились перед отъездом; юный Виллац пошел прогуляться. Марианна стояла на дороге. Около моста росли ивы, и они остановились под ними. Юный Виллац был одет по дорожному и ждал только прихода парохода. Но несмотря на то, что времени оставалось так мало, он не говорил ничего. Куда девались все слова из его сердца и головы? Марианна тоже молчала. Они стояли оба и щипали ветви ивы.

– Я сегодня уеду, – сказал он.

– Да.

– Уже скоро!

– Феликс тоже уедет, – ответила она на это.– Он уедет в Мексику.

– Неужели?

– Да. Он не хочет учиться. И я тоже уеду, в Христианию, – сказала Марианна. – Мне и хочется и не хочется.

– Христиания это не Берлин. Бояться нечего.

– Ты больше не можешь писать мне, – сказала она.

– Могу. Но у меня не будет времени. Мама сказала, что нужно трудиться, чтобы быть чем-нибудь.

Марианна нагнулась к нему, и он обнял ее и, потеряв всякое самообладание, она попросила его писать по воскресеньям. В воскресенье вечером, объяснила она.

– Да нет, я не могу.

– Я написала тебе много писем. Я писала вчера и сегодня. Вот посмотри!

И она подала ему несколько писем.

– Вот!

И Виллац протянул руку, взял письма и спрятал их в карман. Он был нем от счастья и стыда.

Бог знает, как это случилось, – она была такая большая и такая милая, со своими индейскими волосами, висевшими на спине и медно-красным цветом лица, – Марианна нагнулась к нему, и он обнял ее и не знал сам, что делал. Они стояли обнявшись. Наконец он сказал:

– Позволь мне поцеловать тебя за письма, если ты думаешь, что это можно.

Она не ответила, но сделала движение, которое он принял за согласие. И губы их слились, и они оба закрыли глаза.

Но после этого они вскоре расстались. Они больше не могли смотреть друг на друга и говорить друг с другом. Они оба смотрели в землю.

– Прощай, – сказал он.

– Прощай, – ответила она.

Когда юный Виллац вернулся домой, Готфрид повел его в комнату отца. Старый согнувшийся поручик был очень серьезен.

– Я ждал тебя, – сказал он торжественно.

– Прости, я…

– Все прощаю. Гм… Тебя зовут Виллац Вильгельм Мориц фон Плац-Хольмсен.

– Да? – сказал сын.

– Да, – подтвердил отец. Так тебя зовут. Гм… А Виллац – твое сокращенное имя.

– Да?

– Ты можешь звать себя и Морицем, если тебе это нравится.

– Нет, зачем же?

– Я говорю, если тебе нравится.

– Да, но мне это не нравится.

– Разве, живя в Германии, не удобнее называться Морицем? Твоя мать… Мы должны чтить ее память…

– Но я уже записан именем Виллац, – возразил сын.

– Твоя мать называла тебя Морицем.

– Я не помню, чтобы слышал это когда-нибудь.

– Когда ты был маленький.

– А в последнее время никогда.

– Хорошо. Так нечего и говорить об этом, Гм… Ты извинишь, что я не пригласят никого к обеду сегодня?