Местечко Сегельфосс - Гамсун Кнут - Страница 20

– Ну, ты берегись, карапуз? – сказал адвокат.

– Берегитесь сами! – ответил Теодор. И вдруг превратился в сына Пера из Буа, сердитого и твердого, раздраженного потерей двух крон и чужим превосходством.

Господи помилуй, неужели этот Теодор вздумал бороться с Рашем? Адвокат пошел дальше с таким видом, как будто Буа и все его обитатели, и все покупатели, да и весь Сегельфосс – только песчинка в его владениях, – такая была у него поступь. Но как бы тяжело он ни ступал, ноги его не чувствовали под собой твердой почвы. Словно все люди сегодня о нем что-то знали.

А Теодор кричал ему вслед что-то о двух кронах. Так, стало быть, маленький Теодор знает про него только этот пустяк и ничего больше. Адвокат снова почувствовал твердую почву под ногами. Но маленький Теодор знал и еще что-то, – он стоял, маленький, злобный и мстительный, и кричал вдогонку адвокату. Не мог же он кричать про Нильса из Вельта и про сберегательную книжку горничной Флорины, не намекая на что-то?

Маленький Теодор поплелся обратно в Буа точь-в-точь как собака, выбегавшая без всякого стыда полаять на прохожего. Он сейчас же начал разглагольствовать перед своими покупателями, что он сделал то-то и то-то для города, для Сегельфосса, устроил новый сигнальный холм и сигнализирует новым с иголочки флагом, сейчас строит театр для приезжающих артистов, а потом залучит постоянного фотографа в местечко, – он уже написал одному. А что делал ходатай Раш? Далее он намеревается прибить большую вывеску в Буа, – с названием нашей фирмы, – сказал Теодор, коммивояжер Дидрексон предоставит ему вывеску с золотом и в несколько красок. Это, конечно, может показаться и не таким большим делом, но, во всяком случае, благодаря этому Сегельфосс станет похожим на другие города.

– А что делает Раш? Да, вы видели новые первомайские цветы, выписанные для нынешнего года? – спросил Теодор.– Вот посмотрите, десять эре, доход поступает в пользу общества. Я взял на себя продажу, чтоб все мы могли купить себе первомайский цветок, приколоть его на грудь и быть похожими на людей в других городах.

И так как он все еще был в задоре, он крикнул на всю лавку приказчику Корнелиусу и другому подручному.

– Эй, ребята, очистите место в кладовой! Нынче вечером прибудут наши весенние товары.

Юлий, хозяин гостиницы, частенько приходивший в Буа поболтать, тоже был здесь. Он, верно, чуял заработок, а он был не из тех, что брезговали приложить руку к чему бы то ни было. Юлий брезглив? Он безбожник и грубиян, но не баловень, не развратник. Отец его деморализован и не может больше работать из-за парика; над матерью посмеиваются за то, что она зимой носит муфту, но, помимо этого, она работает и трудится, как и раньше, хотя она и мать Л. Лассена. Юлий же кидается на заработок, где только его видит, да вдобавок у него отменнейшие кулаки. Он спросил:

– Так вы получите сегодня много товаров? Теодор ответил:

– Да, наверное, придет тюков сто для нашей фирмы.

– Вам понадобятся люди?

– Я уж подговорил людей, – кратко ответил Теодор. Юлий не знал, что Теодор потерял сегодня две кроны из-за его отца, выбросил две кроны за здорово живешь, – Юлий это не знал. Он думал только о заработке, который от него ускользал.

– Сотня тюков? Я этому не верю, – сказал он. Двое покупателей, уже стоявших некоторое время у бывшей винной стойки, поддержали его и, усмехаясь, сказали:

– Ну да, сотня тюков! Хвастаешь, небось?

– Ну, скажем, что это ящики и что их десять, – продолжал Юлий.

– Я с тобой не считаю, – сердито ответил Теодор. Стоит тут этот Юлий и проявляет неуважительность к нему в присутствии стольких людей!

С другой же стороны, с ним ничего нельзя поделать, его не вышвырнешь за дверь, а язык у него бедовый.

– В десять ящиков может много поместиться, – сказал он.

– Да, – отозвались пьяные покупатели, – мы были бы рады получить десять ящиков. Остальные девяносто пусть бы забрал Теодор! – И громко захохотали.

– Я вас не понимаю! – сказал Теодор.– Я получаю целый ящик одних только гребней.– С этими словами Теодор ушел к себе в контору, чтоб больше не слышать.

Юлий спросил:

– Гребни, какие это? Частые гребни, расчески? Приказчик громко захохотал:

– Эх ты, Юлий! Нет, это гребенки втыкать в волосы, в шиньон. Самая последняя мода, в Лондоне не увидишь ни одной женщины без такого гребня. Но они не для старух, а только для молоденьких, и подбирают их в цвет волосам, желтые или коричневые гребни. У нас хороший выбор.

– А почем они стоят? – спросили от винной стойки.

– Это выяснится из фактуры. Мы их не расценивали. Но когда наступил вечер и пароход с юга ошвартовался у набережной, он простоял лишь обычное время и нагрузил и выгрузил самые обычные товары, после чего ушел. Сотня тюков для Буа не прибыла. Порядочная толпа народа собралась на набережной, преимущественно молодежь, поджидавшая весенних товаров; вся эта компания болтала и смеялась, чтоб скрыть свое разочарование; Теодор расхаживал в башмаках с бантами и посматривал, как ни в чем не бывало, – может, он даже и не ждал своих весенних товаров в этот вечер, а только хотел оповестить о них. Это было в характере тщеславного парня.

– Где же сотня тюков? – спросил Юлий.– И где десять ящиков с гребнями? – добавил он дерзко.

Но кое-что в этот вечер все же случилось: вернулся господин Хольменгро. Где он был, и что пережил? Он был молчалив и полон таинственности, не улыбался и вымолвил лишь несколько слов. С ним произошла перемена, это было понятно всякому, даже платье на нем было новое и дорогое, на шелковой подкладке. Но замечательнее всего был взгляд господина Хольменгро. Уж не стал ли он косить? Похоже было, что он долго постился.

Когда он сошел с мостков, перед ним очутились адвокат Раш с женой. Ну, адвокат Раш, должно быть, хотел показать людям, что ходит гулять с женою, как только улучит минутку от важных дел, и вот он притопал с ней на набережную, и это было неглупо, потому что народу там было много. Он пожелал господину Хольменгро доброго вечера, но господин Хольменгро не ответил ему тем же, а только снял шляпу, не сгибая пальцев, – и на среднем, пальце у него был замечательный золотой перстень.

– С приездом! – сказал адвокат.

На это господин Хольменгро ничего не ответил, а прошел мимо, скосив глаза, точно рядом с адвокатом находился какой-нибудь необыкновенный предмет.

– Ну, тут что-то очень и очень неладно! – сказал адвокат жене. И заговорил громко, чтоб придать себе весу и показать, что он много знает.

Окружающие слушали. Жена просто сердечно спросила:

– Что неладно?

– Ты видела перстень у него на руке?

– Перстень?

Юлий возвысил голос, – этот Юлий был развязный малый, ему нипочем было задать великим и сильным мира сего вопрос-другой! Он сказал:

– Я видел перстень. Что это за перстень? Адвокат страшно напыжился и посмотрел на Юлия так, словно никак не мог решиться ответить ему. Потом наклонился к жене и спросил:

– А ты не видела, как он косит глазами? Он, несомненно, много дней не ел.

К чему все эти вопросы, куда клонил адвокат? Он говорил не из суеверия, еще меньше в ироническом смысле; так что же, он говорил, чтоб оскорбить господина Хольменгро и выставить его напоказ? Адвокат Раш не выставлял напоказ никого, кроме себя самого. Он говорил, чтоб блистать, из важности, чтоб припугнуть Ларса Мануэльсена, этого старого мошенника, чтоб импонировать Теодору-лавочнику, стоявшему несколько поодаль и в свою очередь делавшему вид, будто он вовсе и не замечает адвоката.

– А вы не можете мне сказать, какого сорта этот перстень? – спросил Юлий.

Адвокат наконец ответил:

– Не спрашивай об этом, Юлий, потому что это выше твоего понимания; а перстень этот – настоящий масонский.

Адвокат в сущности предпочел бы уже удалиться от толпы, но жена неосторожно сказала:

– Масонский перстень? Неужели это так страшно? Адвокат торжественно вразумил ее:

– Я так от всех слышал, Христина. В доме моих родителей висит на стене портрет деда моей матери. Он держит правую руку вот так, на среднем пальце у него перстень, масонский перстень. Так вот, я кое-что об этом знаю.