История Востока. Том 1 - Васильев Леонид Сергеевич - Страница 46

Проникновение индоариев через Афганистан сначала в Пенджаб, а затем в долину Ганга, заселенную до того местными неолитическими земледельцами, преимущественно этнических общностей мунда и дравидов, шло, скорее всего, волнами и длилось века. Вопрос о том, как и когда это происходило, откуда именно и каким образом шли волны индоариев, принадлежит к числу спорных и на современном уровне знаний практически неразрешимых. Однако бесспорно, что первые индоарии прибыли в Долину Ганга еще до того, как их близкие родственники – иранцы заселили ту часть Ирана, где они впоследствии осели, создав свои государства (Мидию, затем Иран). Это ставит под вопрос мнение тех, кто намечает маршрут инфильтрации индоиранцев через Кавказ. Видимо, параллельно с ним существовал и иной путь, так что поток индоиранцев мог идти через Прикаспийские степи и Афганистан.

Появившись в верховьях Ганга, индоарии стали постепенно осваивать до того слабо заселенную долину этой реки, оттесняя либо ассимилируя немногочисленные и сравнительно отсталые аборигенные племена. Высокий уровень материальной культуры – знакомство с металлами, использование плуга, удобрений, ирригационных устройств, средств транспорта, развитое ремесло и т. п. – способствовал быстрому и успешному утверждению индоариев в долине Ганга. Именно их язык и культура, включая ее религиозно-мировоззренческую первооснову, на долгие тысячелетия, вплоть до наших дней, определили исторический путь индийской цивилизации.

Именно арии с их огромным вниманием к религиозной символике и мифологии, к культам и жертвоприношениям, с ведущей ролью жрецов-брахманов и обожествлением священных текстов-самхит выдвинули на передний план в этой цивилизации религиозно-духовные проблемы, подчеркнутый пиетет по отношению к которым стал со временем квинтэссенцией всей духовной культуры Индии. Тексты вед («ведать»), прежде всего Ригведы, многочисленные связанные с их комментированием и толкованием религиозно-философские трактаты (брахманы, араньяки, упанишады), монументальные эпические сказания о героях и подвигах далекого прошлого (Махабхарата и Рамаяна), да еще легенды-пураны и составленные сравнительно поздно, на рубеже нашей эры, систематизированные политико-экономические трактаты вроде законов Ману или Артхашастры – вот, по существу, едва ли не все, чем может располагать историк при попытке реконструировать древние периоды истории Индии и очертить основные параметры ее общества и культуры. Ни летописных хроник, ни записей исторических событий, ни документов в распоряжении науки нет или почти нет.

Естественно, характер источников определил как тот круг сведений, которыми мы можем оперировать, так и степень точности, с которой можно делать выводы о древнеиндийском обществе. Одно несомненно: скудный и односторонний комплекс данных – не случайность, не результат недостаточных поисков или гибели важных документов в невыясненных пока ситуациях, напротив, это вполне адекватное отражение структуры самого общества, его самоидентификации. В обществе с подчеркнутым вниманием к религиозно-духовным проблемам, с поисками очищения, спасения и избавления от тягот и страданий жизни в уходе от нее (стремление к аскезе, мокше, нирване), с идеей воздаяния (кармы) как закономерного вознаграждения каждому за его заслуги либо прегрешения в прошлой жизни, словом, с его явной устремленностью от бытия к небытию, от внешнего к внутреннему, от общественного к биологически-личностному, – в таком обществе, весьма значительно отличавшемся от окружавших его, практически нет места социально-исторической памяти в какой-либо иной форме, кроме религиозно-эпической, мифологически-культовой.

Если ставить вопрос о причинах столь существенного отклонения от нормы, то едва ли не на передний план выйдет все тот же вопрос о мигрантах-индоариях, для которых задачи консолидации и выживания на новой родине и в чуждом окружении как раз и свелись к консервации памяти прошлого – того далекого прошлого, которое не имело социально-политических форм и не могло быть зафиксированным в виде исторических описаний и тем более деловых документов. Это прошлое было канонизировано в религиозно-мифологической форме и в этой форме сохранилось в памяти поколений. Последующий же акцент на религиозно-духовные проблемы лишь закрепил ранее начатое и в свою очередь определил приоритеты в складывавшейся системе ценностей индийской цивилизации. История и политические события в рамках этой системы были лишь бледным и малозначимым фоном, оттенявшим главное и самое существенное для индийцев – их санкционированный религиозными нормами и духовной культурой образ жизни, включая социальную структуру, социально-семейные связи и прежде всего твердо фиксированные и веками сохранявшиеся практически в неизменном или малоизменявшемся состоянии мировоззренческие ориентиры.

Социальная структура индоариев периода вед (конец II – начало I тысячелетия до н. э.)

Племена индоариев в ранних ведических текстах предстают в виде коллективов, выступающих как единое целое, но уже знакомых с социальными и имущественными различиями. Иными словами, это племена типа протогосударств во главе с вождями. Из среды рядовых общинников в них выделились две влиятельные прослойки – жрецы-брахманы, хранители ритуально-мифологической памяти, отправлявшие сложные культовые функции и пользовавшиеся огромным престижем и немалой реальной властью, и правители-военачальники, они же аристократы-кшатрии, которые возглавляли коллективы и управляли ими. Судя по некоторым данным Ригведы, правители протогосударств выступали в качестве верховных распорядителей общественного достояния, что проявлялось, в частности, в их праве выделять брахманам ту или иную часть общих земель. Выступая в обычной функции высших субъектов власти-собственности и верховных редистрибуторов, эти правители (раджи) собирали с общинников ренту-налог (обычно это была шестая доля урожая), которая постепенно превращалась из добровольного взноса в обязательную подать. Правители возглавляли аппарат администрации, существовавший за счет редистрибуции избыточного продукта (ренты-налога), причем значительная доля этого аппарата комплектовалась из близких родичей правителя, составлявших его опору. В функции администрации во главе с правителем входили охрана коллектива, управление им, судопроизводство и т. п.

Данные текстов свидетельствуют о том, что власть правителей была еще не очень прочной. Во многих протогосударствах она была выборной, причем именно там большим влиянием пользовались советы старших, собрания знатных – обстоятельство, которое побуждает некоторых исследователей говорить о «республиках». В других уже был заметен акцент на наследование власти правителя – и тогда собрание старших превращалось в паришад, совет знати при монархе с ограниченными консультативными функциями. Но в любом случае власть правителя не была абсолютной. Царь вынужден был считаться с мнением членов совета, не говоря уже о привычных нормах и традициях коллектива в целом; бывали случаи, когда не поладившие с подданными правители изгонялись. Роль советов и собраний старших и знатных бывала особенно заметной в нередких случаях ожесточенной борьбы за власть враждующих знатных кланов или наследников умершего раджи. В принципе такого рода отношения типичны для ранних протогосударств. Но для древней Индии спецификой было постепенное обособление в привилегированной группе социально-политических верхов упомянутых уже двух важнейших слоев – жрецов-брахманов и аристократов-кшатриев. Противостояние их друг другу с острым взаимным соперничеством (как упоминалось, основа высочайшего престижа и немалой власти слоя жрецов-брахманов заключалась в их монополии на ритуально-мифологическую память и связанные с ней высоко чтимые народом культовые отправления), равно как и зримое противопоставление двух верхних социальных слоев третьему и основному, общинникам-производителям, вело к формированию кастового общества.

Община ведического периода состояла из большесемейных групп, главы которых («домохозяева» в древних индийских текстах) имели немалую власть над женами, детьми и домочадцами. В число последних входили порой и рабы из числа пленных иноплеменников (даса). По большей части это были рабыни, наложницы домохозяина или кого-либо из взрослых мужчин его семейной группы, чаще всего его братьев. Дети от этих рабынь не обязательно были рабами: статус их в зависимости от обстоятельств колебался от зависимого до полноправного. Да и домочадцы из числа родни тоже не были абсолютно независимы: отец-патриарх имел право заложить кого-либо из них в случае нужды, а то и отдать жрецам для жертвоприношения. Практика заклада или проигрыша в игре[16] свидетельствует как об относительности статуса полноправного общинника (это не гражданин, даже в так называемых республиках типа ган и сангх), так и о существовавших уже отношениях социально-имущественного неравенства, о появлении долгового рабства, хотя это последнее было еще очень мягким, так что его едва ли можно ставить рядом с рабством иноплеменников, даже если для характеристики рабов обеих категорий используется один и тот же термин – даса.

16

Сюжеты такого рода упоминаются в текстах; порой на их основе строится вся фабула эпического сказания, как в случае с Махабхаратой