Осенний свет - Гарднер Джон Чамплин - Страница 13

— Тебе не кажется, что с тебя на сегодня хватит? — спросила она.

Он вздернул голову и посмотрел на дочь искоса, кипя негодованием.

— За весь вечер один стакан я выпил, и больше ни полглотка, понятно?

И это, она знала, была правда. Во-первых, он в своей жизни не сказал слова лжи, а во-вторых, много пить было не в его привычках: он прошел один раз через это и бросил. Она, поджав губы, смотрела, как он наливает виски, разбавляет водой. Интересно, который час, думала она, и где, черт возьми, мои сигареты? Она помнила, что последний раз держала их в руках, когда шла поднимать Дикки, чтобы отнести его в машину. Словно въявь, увидела, как кладет пачку на каминную полку. Ни слова не говоря, она открыла дверь и прошла в гостиную. Дикки крепко спал. Она протянула руку за сигаретами. В это время зазвонил телефон. Это Льюис, подумала она. О господи.

— Тебя! — крикнул отец из кухни.

Телефон стоял на расстрелянном телевизоре. Она вытряхнула из пачки сигарету и подняла трубку.

— Алло! — Она вытащила спичку и торопясь чиркнула. На спичечной этикетке была картинка «Бостонское чаепитие». Всюду это двухсотлетие, куда ни посмотришь. Совсем, что ли, рехнулись люди? — Алло? — повторила она в трубку. Руки у нее дрожали.

— Это ты, Джинни? — спросил Льюис сонным, растерянным голосом, словно это она ему позвонила, а не он ей.

— Привет, Льюис.

Она торопливо затянулась. Подумала: благодарю бога за сигареты; потом, вспомнив про отца и тетю Салли, еще: благодарю бога за рак! Негромко, чтобы не разбудить Дикки, она сказала:

— Милый, я еще здесь, у отца. У них вышла маленькая неприятность, и я...

— Я тебя плохо слышу! — крикнул Льюис.

— У них тут вышла неприятность, — повторила она громче.

— Неприятность?

— Ничего серьезного. Отец и тетя Салли...

Она не договорила, по спине у нее вдруг пробежал холодок. В чем дело, осозналось не сразу: во дворе заглох мотор машины.

— Джинни! Ты меня слушаешь?

Она глубоко затянулась сигаретой.

— Да. Я тебя слушаю.

— Джинни! Твой автомобиль заглох! — крикнул отец из кухни.

Она сжала левый кулак и возвела глаза к потолку.

Льюис спрашивал:

— С тобой ничего не случилось, Джинни? — И не то чтобы в осуждение, к осуждению он был неспособен, а словно бы сообщая новость, быть может для нее небезынтересную, сказал: — Уже полвторого ночи.

— Да, я знаю, — ответила она. — Милый, я буду дома, как только смогу. А ты ложись и спи.

— Дикки не болен?

— Нет, нет, Дикки в порядке. Ты спи спокойно.

— Ладно, душа моя, — сказал Льюис. — Ты там долго не задерживайся. — Это не было, разумеется, приказом, он приказывать не умел никому, даже своим собакам. Просто добрый совет. — Так спокойной ночи, душа моя.

— Да, да, спокойной ночи, милый.

Она опустила трубку и заметила, что Дикки открыл глаза и смотрит на нее.

— Ты спи, — распорядилась она, указывая на него пальцем. Он тут же зажмурился.

Вернувшись на кухню к отцу, Джинни сказала:

— Ну что, отец, ты будешь отпирать дверь или мне это сделать?

— Видать, тебе придется, больше некому.

Он поджал губы и заглядывал в стакан, разбалтывая лед. Не бог весть что, но все-таки больше, чем она надеялась.

— Где ключ? — спросила она.

— Должно быть, в пепельнице на телевизоре, — ответил он. — Где всегда.

Она пошла, взяла ключ и, вернувшись в кухню, подошла к двери на лестницу. Но на пороге задержалась, оглянулась на отца и спросила:

— Что она, по-твоему, сделала такого ужасного?

— Болтала, — ответил он.

— Болтала, — как эхо повторила она. И замолчала выжидательно, слушая шорох часов над плитой.

— Наговорила много такого, что негоже слушать малому дитяти.

Он отпил глоток виски. Стакан он держал неловко, локоть наружу, будто пил из ковша.

— А если к примеру?

— Неинтересно вспоминать.

— Мне было бы интересно, — сказала Джинни, вздернув брови. Она подбросила и поймала ключ той же рукой, где у нее была пачка сигарет. Но ей был знаком этот его упрямый, самоуверенный вид. Судный день наступит и пройдет, а он все так же будет стоять, будто сноп на ветру, и не прибавит больше ни слова.

— Можно лошадь силком подвести к воде, но пить ее на заставишь, — сказал он.

— Лошадь — или мула, — вздохнула она и поднялась по лестнице. Она отперла замок, повернула и потянула ручку, потом толкнула дверь от себя. Ничего не получилось. Дверь была заперта изнутри на задвижку.

— Тетя Салли, — тихо позвала она.

Никакого ответа.

Она подумала немного, потом легонько стукнула в дверь. Прислушалась, повернув голову.

— Тетя Салли! — позвала снова.

— Я сплю, — послышалось из комнаты.

— Тетя Салли, ты не спишь, ты же разговариваешь.

— Я разговариваю во сне.

Джинни еще подождала. Ничего. Потом опять позвала:

— Тетя Салли! У тебя свет горит. Мне видно из-под двери.

И опять постояла, повернув голову, прислушиваясь, как воробей. Как будто бы за дверью скрипнула половица, а так — ничего.

— Оба вы помешанные, — сказала Джинни.

Никто не отозвался.

Она чуть было снова не заперла дверь, но все-таки передумала и сказала:

— Ну хорошо. Сиди там и дуйся. Надумаешь выйти, имей в виду, что дверь отперта.

Прождала еще полминуты, но старуха не пожелала ответить, и тогда она прошла дальше по коридору, зашла ненадолго в ванную, потом спустилась обратно в кухню. Отца там уже не было. Она пошла в гостиную и хотела было положить ключ обратно в пепельницу, но передумала и сунула к себе в карман, а то еще, чего доброго, старик снова вздумает запереть дверь, — хотя, если уж он что затеял, этим его не остановишь, он может и гвоздем забить. С него вполне станется.

— Отец! — позвала она.

— Я уже лег, — отозвался он.

Он спал в комнате за гостиной, в годы ее детства там гладили белье. Она прошла мимо спящего на кушетке Дикки, повернула ручку, приоткрыла дверь и заглянула к отцу. У него было темно.

— Долго тебе лежать не придется, если я не смогу завести машину, — сказала она.

— Не сможешь завести машину, тогда ступай переночуй у тети Салли, — с язвительным смешком ответил он.

— Как бы не так, черт возьми. Ты мне тогда лошадей заложишь.

— Не забудь свет погасить!

Они оба услышали, как наверху тетя Салли спустила воду в уборной.

Но машина неизвестно почему завелась со второй попытки. Джинни вернулась в дом за Дикки, выключила свет, задвинула камин экраном — отец никогда им не пользовался, зря, мол, тепло пропадает, — перенесла ребенка с игрушкой в машину и уехала домой.

Старуха у себя в комнате слышала, как она отъезжала, и улыбалась злорадно, ну в точности как ведьма из телепередачи — об этом сходстве она сама знала и ничего не имела против, отнюдь! Сколько лет старалась быть доброй христианкой, как положено, честь по чести, а много ль ей это дало? Телевизор с выбитым нутром да кривую бедную спаленку, куда она работницу бы не поместила, если бы все еще была хозяйкой в своем доме; в этой комнате, чуть только ветер посильнее, сквозняки гуляют — даже двери дрожат, и вообще такой вредный воздух, что ее бальзамин в зеленом керамическом горшочке — он у нее дома рос, можно сказать, сам по себе, а тут, вот пожалуйста, почти засох, и, что она с ним ни делает, проку чуть. Нет уж, она будет читать этот дешевый романчик, и наплевать ей, что о ней подумают.

Она открыла книжку на том месте, где остановилась, закрыла глаза — ну только на одну минуточку — и сразу же заснула.

Было утро, когда она проснулась, и Джеймс стучал в дверь и звал ее. В окне была гора, телесно-розовая в лучах рассвета. Воздух в комнате холодил горло. Пахло зимой.

— Ты собираешься вставать завтракать? — спрашивал Джеймс. А подразумевалось, она знала: собираешься вставать и готовить ему завтрак? Ха! Пока она у него не поселилась за стряпуху и домоправительницу, он постоянно болел из-за того, что плохо питался: все только жареное, и никаких овощей, мучился запорами дни и ночи, так и ходил, перегнувшись в пояснице, разогнуться не мог от резей. Она снова представила себе его с головней в руке, глаза точно у пьяного дикаря-индейца — он хотел убить ее, кровную свою сестру, у которой ни друга, ни заступника на всем белом свете!