Пещера Лейхтвейса. Том первый - Редер В. - Страница 84

— Сдавайся, — крикнул он, — или мы изрешетим тебя пулями.

Лейхтвейс поднял курок ружья и крикнул:

— Кто загородил дорогу Лейхтвейсу, тот должен умереть. Берегитесь, если вам жизнь дорога!

В ответ прогремело семь выстрелов. Лошадь, к которой был привязан Батьяни, упала и придавила графа. Лейхтвейс чувствовал, что кровь потекла по его лицу. Одна из пуль контузила его. Он пришел в дикую ярость, и, прежде чем преследователи его успели вновь зарядить свои ружья, он выстрелил два раза. Раздался пронзительный крик.

— Я… убит… умираю!

Майор Ремус упал, обливаясь кровью. Обе пули разбойника попали ему в грудь, и он тут же скончался. А Лейхтвейс понесся вперед. Офицеры послали ему вдогонку еще несколько пуль, но все стреляющие промахнулись, так как, сильно волнуясь, целились плохо. Прежде чем они успели отдать себе отчет в том, что случилось, Лейхтвейс скрылся в ночном мраке, несясь по горам Таунаса.

Выступившая из-за туч луна озарила печальную картину. Офицеры окружили труп своего начальника. Кое-кто из них развязал графа Батьяни и помог ему хоть немного очиститься от покрывшей его грязи и снега. Граф был вне себя от ярости. Он клялся, что поймает Лейхтвейса, чего бы это ему ни стоило, что в этом он отныне будет видеть единственную цель своей жизни.

Офицеры унесли убитого майора в дом и там попали как раз в ту комнату, где незадолго до этого разыгралась другая трагедия. Бауман лежал еще на том месте, где скончался. Рядом с ним на коленях стояла его несчастная жена и широко открытыми глазами смотрела на мужа, как бы силясь прочитать на его мертвом лице его последние мысли и убедиться в том, что он на самом деле намеревался отравить ее.

Глава 30

РАЗОРВАННЫЕ ЦЕПИ

Тем временем Елизавета скрылась в лесу. Она предупредила Лейхтвейса и тем оказала ему услугу за услугу. Идя по снежным тропинкам, она все еще с ужасом думала о том, что произошло в доме Баумана. Она чувствовала, что во всем виновата она одна, что на нее падает большая доля ответственности за смерть Баумана. Она сознавала, что с самого начала должна была бы отвергнуть его ухаживания, тем более что вовсе не любила его. Но она поддалась злобе, и теперь ее постигла ужасная кара.

«Что же будет дальше? — думала она. — Я одна в целом мире. Лейхтвейс хотя и дал письмо к Зонненкампу, но ведь долго оставаться во Франкфурте мне нельзя: весть об ужасном происшествии в Вейдлингене, несомненно, скоро проникнет и туда, и все узнают, что во всем виновата я одна».

В отчаянии Елизавета опустилась на широкий пень, закрыла лицо руками и заплакала. Вдруг она услышала серебристый звон колокольчиков и топот копыт. Она встрепенулась, сразу догадавшись, кто едет в санях. Несомненно, это был доктор Зигрист, ехавший в Вейдлинген, чтобы удостовериться в том, что его предписания строго исполняются. Он не доверял Бауману в этом отношении. Жгучее чувство горя разлилось в душе Елизаветы при мысли о том, что она в полном одиночестве стоит в лесу, а мимо нее гордо проезжает тот, кого она любила и кто отверг ее. Ее охватила какая-то бесконечная усталость, стремление к спокойствию и желание умереть. У нее не хватило сил бороться с этим состоянием.

Вот сани показались на дороге. Лошади быстро неслись вперед, Зигрист с трудом сдерживал их.

— Мне остается только умереть! — воскликнула Елизавета. — Это единственный выход. Смерть загладит все. Я умру под копытами его лошадей.

Сани подвигались все ближе и ближе. Несчастная слышала уже прерывистое дыхание лошадей, а звон колокольчиков казался ей похоронным звоном. Она спряталась за толстое дерево и долгим любящим взглядом посмотрела на молодого врача. Вдруг она выбежала вперед и бросилась под лошадей, громко вскрикнув:

— Прощай! Прощай навеки!

Лошади встали на дыбы и вот-вот должны были ударить несчастную копытами. Но Зигрист мощным движением рванул их назад. Они отскочили в сторону, так что сани чуть не опрокинулись. К счастью, этого не случилось, и лошади, тяжело дыша, остановились.

Зигрист выскочил из саней.

— Это не простая случайность, — проговорил он, — эта несчастная нарочно бросилась под лошадей, чтобы покончить с собою.

Он нагнулся к молодой девушке, поднял ее на руки и взглянул ей в лицо.

— Елизавета! — в ужасе воскликнул он. — Откуда ты? Ты хотела умереть? Но Бог не допустил этого.

Он перенес ее в сани и закутал в мягкую, теплую полость. Затем он вынул из кармана какую-то маленькую склянку и вылил содержимое в рот Елизаветы. Несчастная девушка вскоре пришла в себя. Но когда она открыла глаза и увидела, что находится в санях рядом с Зигристом, то тотчас же вскочила, пытаясь бежать. Зигрист удержал ее за Руку.

— Елизавета, — мягко проговорил он, — зачем ты бежишь от меня? Почему жизнь стала тебе в тягость?

Казалось, Елизавета вот-вот разрыдается. Но она поборола себя и, почти враждебно глядя на молодого врача, проговорила:

— И это спрашиваете вы, доктор Зигрист? Вас удивляет, почему мне надоела жизнь, почему я искала смерти? Неужели вы к тому великому горю, которое причинили мне, хотите прибавить еще и насмешку? Ведь вы отлично знаете, что мое сердце разбито с тех пор, как вы отвергли меня и выгнали из вашего дома. Вы отлично знаете, что после моего ухода от вас я не жила, а только прозябала без всякого смысла.

Зигрист низко опустил голову на грудь. По лицу его видно было, что он борется с собой.

— Елизавета, — наконец произнес он и взял молодую девушку за руку, — ты вправе требовать от меня объяснения. Ты помнишь тот счастливый час, когда я, поддаваясь своему чувству, привлек тебя к себе на грудь и поцеловал? Тогда я открыл тебе, что люблю тебя всей душой, всем сердцем. Клянусь тебе Господом Богом, здесь, перед лицом окружающей нас природы, столь же холодной, как и жизнь моя, что я не лгал тогда, что я любил тебя, Елизавета, как только можно любить тебя одну, и люблю теперь всей силой моего исстрадавшегося сердца.

Елизавета была бледна как смерть.

— Ты любишь меня? — проговорила она дрожащим голосом. — Но если так, то объясни же мне, почему ты женился на другой, почему ты дал имя той англичанке, а не мне?

— Я расскажу тебе все, — ответил Зигрист. — Сегодня ты узнаешь все, так как я считаю себя обязанным отдать тебе отчет в моем странном поведении. Хотя я и обещал моей матери не посвящать никого в историю моей семьи, но ты ведь не посторонний человек, ты должна знать все. Моя мать раскрыла мне эту тайну в тот день, когда я получил свой докторский диплом, и этим она омрачила мою первую радость. Начиная с того часа, я знал, что не принадлежу себе.

Зигрист умолк. На лице его выразилась такая мука, что Елизавета участливо пожала ему руку.

— Отец мой был крупный коммерсант, — продолжал Зигрист, — мать тоже была из богатого дома и принесла с собою большое приданое. В то время родители мои жили во Франкфурте-на-Майне в том самом доме, который ныне занимает Андреас Зонненкамп. Дом этот и контора принадлежали моему отцу, который, как я уже сказал, был одним из крупнейших коммерсантов города. Родители мои горячо любили друг друга, и соединявшие их узы стали еще неразрывнее, когда на свет появился я. Крестины были устроены пышные. Были приглашены самые именитые гости, кушанье подавалось на серебряной посуде, и лучшие вина лились рекой. Но вдруг к моему отцу подошел бухгалтер и шепнул ему несколько слов на ухо. Отец изменился в лице и вместе с бухгалтером вышел. К гостям он больше не вернулся. Его нашли в конторе повесившимся. Один только бухгалтер мог дать объяснение этому самоубийству, и объяснения оказались весьма печальны. Дела моего отца давно уже были расстроены; крупные спекуляции его не удавались, и он совершил подлог, надеясь, что к сроку ему удастся выкупить подложный вексель. Но все обнаружилось еще до срока. Кредиторы явились в то время, когда в квартире шли крестины. Но не застав отца лично, они заявили бухгалтеру, что доведут дело до суда, если через час не получат своих денег. Об этом-то бухгалтер и сообщил отцу. Отец ушел в свой кабинет под тем предлогом, что подсчитает наличные деньги и примет меры. Бухгалтер оставил его одного. Но отец долго не выходил из кабинета, бухгалтер вошел к нему и увидел ужасное зрелище: отец висел на веревке рядом со своей железной кассой. Мать моя от ужаса и страха чуть не умерла. Она не могла понять, каким образом тот, которого она любила и которому безусловно доверяла, мог совершить подлог и убить себя. Она металась по своей комнате как безумная и все время кричала: «Его убили! Убили! Убили!»