Пещера Лейхтвейса. Том первый - Редер В. - Страница 89

Он кивнул головой и вышел из кабинета. Вскоре разошлись и советники, так что в кабинете остались только граф Батьяни и шут Фаризант.

— Послушай, шут! — воскликнул Батьяни и толкнул шута ногой. — Ты слышал все, что говорилось здесь. Предупреждаю тебя: не говори никому — ни слова об этом, иначе я велю повесить тебя на самой высокой виселице.

Фаризант встал и потянулся.

— Разрешите мне дать вам совет, — сказал он, — иногда совет шута тоже может пригодиться.

— Говори, горбатый урод.

— Когда вы будете осаждать Лейхтвейса, то прикажите выстроить огромную стену вокруг всего Нероберга, запаситесь двадцатью огнедышащими драконами, расставьте несколько сот пушек и зарядите их самыми крупными ядрами. Теперь слушайте самое главное: после всего этого я нисколько не удивлюсь, если вы Лейхтвейса все-таки не поймаете.

— Убирайся к черту с твоими глупыми остротами, — разозлился Батьяни. — Я тебе говорю, что разбойник будет пойман, и я теперь же приглашаю тебя присутствовать на его казни.

— Очень благодарен за любезное приглашение. Но у меня есть к вам еще просьба.

— Что ж, говори.

— Дело вот в чем: если вы в течение тридцати дней поймаете Лейхтвейса живым или мертвым, то предоставляю вам право нанести мне двадцать пять ударов по моему горбу. А если ваше предприятие не удастся, то вы обязуетесь проехать по всему городу верхом на осле задом наперед, а я буду идти рядом и выкрикивать то, что мне заблагорассудится.

— Согласен. Принимаю.

— В таком случае закрепим наш договор письменно. Я не верю ничьему слову, даже вашему, граф Батьяни. Вон на столе имеются чернила, бумага и перо. Составим маленькое письменное обязательство.

— Ты заходишь слишком далеко, шут. Но его высочество развеселит наше пари, а потому я соглашаюсь. Садись и пиши.

Фаризант сел за стол и быстро набросал условия в двух экземплярах.

— Извольте! Подпишите! — воскликнул он, подсовывая графу одну из бумаг.

Граф громко расхохотался, когда прочитал следующее:

«Сегодня герцогский совет постановил: по прошествии трех дней начать осаду всего Нероберга при помощи отряда в тысячу солдат для того, чтобы взять измором и задержать разбойника Генриха Антона Лейхтвейса и его шайку. Осада эта будет продолжаться тридцать дней, в течение которых солдаты останутся день и ночь на своих местах. Если мне удастся поймать разбойника Лейхтвейса в течение этих тридцати дней, то придворный шут Фаризант обязуется подставить свой горб, чтобы принять двадцать пять ударов плетью. Если же я окажусь не в силах исполнить данное герцогу обещание и задержать Лейхтвейса живым или мертвым, то обязуюсь проехать по всем улицам древнего города Франкфурта-на-Майне, сидя верхом на осле, задом наперед, причем шут Фаризант будет сопровождать меня и выкрикивать то, что ему заблагорассудится».

— Это я могу подписать! — воскликнул Батьяни. — Несчастный шут, приготовь свой горб.

— Я лучше приготовлю осла для вас, — ответил Фаризант.

Венгр подписал бумагу, и шут торопливо спрятал ее в карман, выдав графу другой экземпляр с своей подписью…

Затем граф смеясь ушел.

Если бы он видел взгляд, которым провожал его уродливый шут, он, вероятно, перестал бы хохотать.

Взгляд этот выражал страшное презрение и насмешку.

— Благодарю тебя, граф Батьяни, — прошептал Фаризант, выпрямляясь во весь рост, — ты только что совершил огромную глупость. Когда я поступил на службу к герцогу, то принял присягу в том, что ни письменно, ни устно никогда никому не передам ничего из того, что мне придется слышать или видеть в замке. Я не могу и не хочу нарушать мою клятву и потому не мог бы предостеречь Лейхтвейса, если бы ты, милейший граф, не имел глупости выдать мне эту бумажку. Никто не может запретить мне потерять лист бумаги, тем более я и не клялся в этом. Да, граф Батьяни, Лейхтвейс обязан тебе благодарностью за то, что ты сам даешь ему подробное сообщение о твоем плане. Завтра утром, с восходом солнца, неуловимый обитатель скалистой пещеры будет осведомлен относительно того, что против него затевается. У него в распоряжении будет целых три дня, в течение которых он успеет либо уйти из пещеры, либо принять меры для ее защиты. А я возьмусь за дело сейчас, не теряя времени, и переоденусь тем таинственным незнакомцем, который неведомыми путями проникает в скалистую пещеру и снова исчезает, точно он не человек, а призрак.

Разбойники сидели за ужином. Лора изжарила пару кур на вертеле, и все с аппетитом ели. Одна только Елизавета была грустна. Зигрист еще днем ушел, чтобы навести справки в соседних деревнях относительно того, что делается на белом свете, и до сих пор он еще не возвратился.

— Неужели с ним случилось несчастье? — все снова и снова спрашивала она. — Ведь я не вынесу этого.

— К чему эти опасения? — успокаивал ее Лейхтвейс. — Зигрист хорошо загримирован, и его никак нельзя узнать. Вероятно, он узнал что-нибудь очень важное, иначе уже давно вернулся бы сюда.

Вдруг откуда-то послышался крик совы.

— Идет! — радостно воскликнула Елизавета и побежала к входу.

Сверху спускалась темная фигура Зигриста. Никто не узнал бы молодого врача, так удачно он был переодет и загримирован. На нем была форма инвалида-солдата, ходившего на деревянной ноге с толстой палкой в руках. На голове у него был надет седой парик. Кроме того, он приклеил фальшивые усы, так что изменился до неузнаваемости.

— Здравствуй, Зигрист, — приветствовал Лейхтвейс доктора, — ты как раз поспел к ужину. Если бы ты пришел немного позднее, то мы съели бы все и ничего тебе не оставили.

Зигрист сбросил парик и фальшивые усы, швырнул костыль и палку в угол, поцеловал Елизавету и подошел к столу, за которым сидели разбойники.

— Дайте мне прежде всего стакан вина, — проговорил он, — а потом я расскажу вам все новости, которые узнал.

Лора налила в кружку красного вина и подала ее доктору.

— Вот это приятно, — произнес Зигрист, выпив кружку до дна, — надо вам знать, что я бежал сюда как угорелый, так как хотел поскорее поделиться с вами моими новостями.

— Рассказывай! Рассказывай! — заговорили разбойники.

— Итак, прежде всего: Финкель бежал из тюрьмы.

— Бежал? — воскликнул Лейхтвейс и ударил кулаком по столу. — А я-то думал, что одним негодяем на свете будет меньше.

— Все так думали, — продолжал Зигрист, — казнь была назначена на сегодня утром, и палач приготовил свой топор. Но когда он со своими помощниками явился в тюрьму, то Финкеля там не оказалось.

— Вероятно, он перепилил решетку и бежал через окно? — спросил Роберк.

— Вот в этом-то и загадка. В его камере даже окна не было, а стены ее так толсты, что никакими ядрами их не прошибешь. Остается только предположить, что ему оказал содействие раввин, который посетил узника, чтобы напутствовать его молитвами.

— Значит, раввина арестовали? — спросил Лейхтвейс.

— И хотели бы, да нельзя. Его нашли повесившимся в камере. Он повесился при помощи своего пояса.

— И ты думаешь, что раввин оказывал содействие Финкелю, жертвой которого он, по-видимому, пал?

— Я в этом уверен. Вообще, носятся разные слухи: евреи из Гетто будто бы считают страшным позором видеть своего единоверца на эшафоте, и потому будто бы старый раввин изъявил готовность не допустить этого позора. Войдя к арестанту, он остался с ним наедине. Среди ночи он постучал в дверь и попросил стражу выпустить его, так как «Илиас Финкель покаялся и готов умереть». При этом он будто бы сказал, что рано утром снова явится в тюрьму и будет сопровождать осужденного до эшафота. Надзиратель отправился к начальнику тюрьмы и спросил, можно ли выпустить раввина еще до рассвета. Тот ответил, что никто не имеет права задерживать его. Тогда надзиратель открыл камеру, и престарелый раввин в своем длинном, черном одеянии, пошатываясь, вышел и спустился вниз по лестнице. Он будто бы был так взволнован, что не мог отвечать на вопросы надзирателя, а закрыл лицо руками, как бы стыдясь своих единоверцев. Надзиратель заглянул в камеру и увидел, что осужденный еврей лежит на полу лицом вниз. Но на другое утро все обнаружилось. Оказалось, что Илиас Финкель надел одежду раввина и приклеил фальшивую седую бороду, а престарелый раввин повесился.