Жена напрокат - Санжаровский Анатолий Никифорович - Страница 17

17

– Дети! К вам в гости приехал самый маленький герой нашего города Саша Жмеринка. Он пролежал под идущим тяжеловесным поездом три минуты. Какое мужество! Таким он растёт в нашем саду. А я его воспитательница. Я подробно расскажу про его подвиг.

Сашка оказался поразительным либералом.

Он не уличал Ольгу Ивановну в том, что она важно откусывала от его пирожка славы.

Несформировавшаяся публика мёртво слушала и, не понимая, чего же хочет Ольга Ивановна, с замиранием глазела на легендарного Сашку.

А он из президиума, где восседал одиноко, а порой с местной воспитательницей, строил ей, детсадовской публике, гримасы: высовывал ехидный язык, выворачивал веки, навязывал из-под стола кукиши с маслом…

Победителя же не судят!

Зато Ивану Ивановичу очень не повезло с подвигом.

Утром он сунул свёрток с обедом в карман и уже на выходе из дома услышал о себе из-под тюлевой покрывалки, ниспадавшей с орехового «Рекорда».

Впорхнул преддомкома:

– Ай! Ван Ваныч! Нехорошо-с! Живёшь за стеной, а я узнаю о тебе только по приёмнику. Не обессудь… Р-р-рра-азочек!..

– Да ты, Михалыч, спятил! Нам ли целоваться, старым колышкам!

Как Иван Иванович ни отбивался, пред, всё-таки улучив момент, яростно лобызнул его за ухом и облегчённо вздохнул, смахнув чистую гордую слезу:

– Жив!.. Я сейчас хотел кликнуть в твою честь собрание-молнию жильцов. Да нельзятушки утром. Вот номер… К пяти – в красный! Я подготовлю вечер «Герои живут рядом!!!»

В красном уголке негде пятку поставить.

Сам Поддубный не протиснется к целевой стенновке домкома «Он из нашего подъезда шагнул в бессмертие!»

Ивана Ивановича усадили за высокий стол.

Он рвался сказать, что и через сутки сердце всё никак не переберётся из пяток в грудную клетку. Что и сейчас дрожат поджилки, и ни в какое бессмертие он шагать не собирается.

Но ему не давали открыть рта.

– Ивану Ивановичу – слава! – темпераментно и гнусаво всё время выкрикивал кто-то лозунг со стены.

Жильцы, низко склонив головы, жали Ивану Ивановичу руку и строго по очереди держали слово.

Домой он приплёлся в полночь. Расстроенный, как старый рояль после эстрадного концерта, и не уснул до утра от первой встречи с жестоким бессмертием.

В депо его продвинули как авторитета в комитет по трудовым спорам, в товарищеский суд, избрали председателем чёрной кассы. Сразу пришла куча приглашений выступить в доме отдыха[29] перед пожизненно заключенными, в клубе голубеводов, в каком-то обществе по распространению каких-то знаний и ещё где-то.

О том, как осмотрщик вагонов вдруг обернулся героем, пожелали узнать и школьники. Они стали приглашать его и Сашку. Повязывали галстуки и не отпускали до петухов.

Молодая поросль на встречах намертво стояла, докапываясь до корней героизма.

Сашку обещали дома поколачивать, а Иван Иванович сознательно рвал на себе последние волосы.

Но не смел отказать.

Иван Иванович до того навстречался – слёг.

В больнице раскусили, кто он и организовали встречу медперсонала и всех хворых с почётным больным.

Кровать Ивана Ивановича подняли на пиленые чурки, синее одеяло заменили красным.

Он не мог сидеть. Лежал с полотенцем на лбу, меланхолично выбросив слабую руку поверх красного одеяла, а все подходили, преданно её тискали и говорили, говорили, говорили…

Каждый халат не забывал пригласить на встречу к себе по месту работы.

Закончились смотрины, Иван Иванович отчаянно швырнул мокрое полотенце за диван и – домой.

Дома ждал воз писем.

Ну да, от пионеров и пенсионеров, наиболее любопытной категории рода людского. Они допытывались, о чём Иван Иванович думал, бросаясь под непустой товарняк: о Матросове, о жене, о детях. Интересовались, как учился, что любил читать. Читал ли Мопассана в пятом классе и какое влияние тот оказал на отделку его характера. Как относился к родителям, был ли бит, если да, то за что и как именно.

Каждый конверт умолял осветить жизнь со дня рождения до великого броска, так как она, наверное, поучительна.

Вначале Иван Иванович рыцарски отвечал, мобилизовав на почту всех домочадцев. Пионерам писала дочка пятнадцати лет Люда, пенсионерам – бабушка. Их консультировали Иван Иванович и преддомкома.

Раз Люда, чуть не плача от обиды, показала отцу конверт с целующимися голубями.

Юный вертопрах изливал душу:

«Я не могу без вас дышать, Людуня! Вы, по статейке в газетке, очаровательны. Мне б вашу фотку».

Это признание явилось лишним пёрышком, от которого тонет судно.

Иван Иванович порвал первое письмо из своей героической почты и еле слышно клацнул зубами, предварительно откинувшись на спинку кресла.

Представляете, у него куда-то запропастился пульс.

19 февраля 1967

У всякого Филатки свои ухватки

(Рассказ фельетониста)

Трудно ползти с гордо поднятой головой.

Б. Крутиер

«Кто лыка не вяжет, тот и лапти не плетёт!»

– Музыка облагораживает! – выразил я дерзкое предположение.

Директор музыкальной школы Эдуард Зудяков, имеющий в наличии опухшее лицо, свидетельство пренебрежительного отношения к закуске, весело рассмеялся. Потому что я сказал невероятную глупость.

Взгляды на музыку явно расходились.

Интервью не клеилось.

Тогда я сменил пластинку и полюбопытствовал о досуге и самочувствии Зудякова, зная, что он оставляет в ведомости автографов на два с половиной уха.[30] Но не все же двадцать четыре часа в сутки печёт он рубли. Когда-то и отдыхает.

Как?

Утром он мечтательно и мучительно ждёт почту.

Письмо!

Он вожделенно вскрывает послание, пробегает первые строчки и уверенным руководящим шагом ложится на курс преподавателя Дудякова.

– Что делать с тобой, великий ты мой артист подгорелого театра? Ты что вчера залажал?[31] – патетически вскинул руку с конвертом. – Что же это за сольфеджирование? Вот…

Он уставился в письмо, запел угрожающим речитативом:

– «Мы, родители, уведомляем вас, товарищ директор, что нам очень больно видеть Якова Андреевича Дудякова на снегу. Они были выпивши и могли простудиться… У них, поди, в трубочку завернулись уши от холода…» Какая баркарола! Ты что, фигурист,[32] лошадиными дозами?

Дудяков принципиально изучает пол, повинно скребёт свой затылок.

Зудяков – свой.

Наконец Зудяков обрывает паузу.

– Такую фугетту оставлять нельзя. Действуй!.. Ну чего ни с места? Твой нешевелизм меня удручает… Две ноты крестом[33] не можешь изобразить? Ну нульсон![34] Хоть скоммуниздь где на фёдора…[35] Лабай![36] Давай аллегретто![37]

Дудяков готов занять на омовение жалобы хоть у Бога, хоть у учащихся. Кто даст скорее.

Искомая сумма находится.

Бедным родителям вечером снова больно.

«Фигуристов опять разносят по домам».

Непосвящённые могут от умиления расплакаться.

Надо же!

Как в Нежносвирельске почитают отцов музыки.

На руках носят!

А всё куда проще.

Музыкальные отцы хватили лишку и потеряли способность передвигаться по горизонтали. Их так и подмывает пасть трупами на землю. Между близкими и тружениками хитрого домика[38] разгорается конкуренция. Оттого, кто вперёд подоспеет, зависит, где проведёт музыкальная персона ночку. Дома или вне.

вернуться

29

Дом отдыха – тюрьма.

вернуться

30

Два с половиной уха – две с половиной ставки.

вернуться

31

Залажать (муз.) – сыграть неточно, сфальшивить.

вернуться

32

Фигурист – пьяный человек.

вернуться

33

Две ноты крестом (муз.) – о примитивной, несложной для исполнения музыке.

вернуться

34

Нульсон – полное отсутствие чего-либо.

вернуться

35

Фёдор – половина бутылки спиртного.

вернуться

36

Лабать (муз.) – исполнять музыкальное произведение.

вернуться

37

Аллегретто (муз.) – умерено быстрый темп.

вернуться

38

Хитрый домик – отделение милиции.