Занимательные истории, новеллы и фаблио - де Сад Маркиз Донасье?н Альфонс Франсуа - Страница 37

– Презренный трус, вот как ты любишь мою сестру! Вместо того чтобы бороться за освобождение ее наследства, ты предпочитаешь, чтобы она зачахла в нищете! Ты что, хочешь, чтобы по возвращении я рассказал ей, какие чувства ты к ней питаешь?

– Небо праведное, в какой ужасный тупик я загнан!

– Вперед, вперед, не робей, храбрость вернется к тебе! Готовься к испытаниям.

Накрыли стол для обеда. Маркиз посоветовал президенту не снимать боевых доспехов. За столом метр Пьер поведал, что до одиннадцати часов вечера опасаться нечего. Начиная же с этого часа и до рассвета, крепость подвергается нападению.

– Что ж, будем держать оборону, – принимает решение маркиз. – Со мной славный товарищ. Рассчитываю на него, как на себя самого. Уверен, он не оставит меня в беде.

– Раньше времени не стоит ничего утверждать, – говорит Фонтани, – хотя меня, как и Цезаря, никогда не покидает мужество.

Краткая передышка перед встречей с привидениями прошла в знакомстве с окрестностями, в прогулках, расчетах с управляющим замком. С наступлением темноты маркиз, президент и двое слуг остались в замке. Президенту досталась просторная комната между двумя проклятыми башенками, пользующимися дурной славой; при одном их виде его уже заранее затрясло. По рассказам очевидцев, именно отсюда дух начинал свой обход. Стало быть, президенту выпало право первому сразиться с привидением. Иной удалец порадовался бы столь заманчивой перспективе, но только не наш Фонтани. Подобно всем в мире президентам, а в особенности президентам провансальским, которых никак нельзя было заподозрить в храбрости, он, как только узнал эту новость, испытал такой приступ слабости, что пришлось его полностью переодевать с головы до пят. Никогда еще с помощью клистира не удавалось добиться столь мгновенной реакции. Как бы то ни было, ему меняют одежды, снова вооружают, кладут на столик у изголовья два пистолета, вручают пику не менее пятнадцати футов длиной, зажигают три-четыре свечи и оставляют наедине с его думами.

– О несчастный Фонтани, – затосковал президент, оставшись в полном одиночестве, – какой злой гений подсказал тебе ввязаться в это дело? Неужели не мог ты подыскать в своей провинции девчонку не хуже этой, чтобы из-за нее у тебя не было бы столько неприятностей? А ты позарился именно на эту, бедный президент, захотел эту, дружок, вот и получай, польстился на женитьбу в Париже, вот видишь, что из этого вышло... Ай-яй-яй, бедняжка, может, скоро ты подохнешь здесь как собака, без причастия, не успев вручить душу в руки священника. Бандиты, вероотступники, с их справедливостью, законами природы и благотворительностью! Им кажется, что, произнеси эти три великих слова, и перед ними тотчас же распахнутся врата рая... Никакой природы, никакой справедливости, никакой благотворительности. Будем приговаривать, ссылать, сжигать, колесовать – и слушать мессу: так будет куда действенней! Этот д'Оленкур явно неравнодушен к процессу над дворянином, которого мы засудили в прошлом году. Все это неспроста. Как это я раньше не задумывался... Вообще-то скандальное было дело. Тринадцатилетний слуга – мы его подкупили – пришел и рассказал то, что мы хотели от него услышать: дворянин умерщвлял в своем замке шлюх; он поведал нам прямо-таки сказку о Синей Бороде. Кормилицы не рискнут рассказывать ее деткам на сон грядущий! Учитывая особую тяжесть такого преступления, как убийство уличной потаскушки, принимая во внимание, что правонарушение было достоверно подтверждено свидетельскими показаниями подкупленного тринадцатилетнего ребенка – правда, пришлось надавать ему сто ударов кнутом: он не хотел говорить то, что мы от него требовали, – так вот, мне кажется, что в данном случае нас никак нельзя обвинять в излишней суровости. Вот еще, подавай им сто свидетелей для доказательства истинности преступления! Неужели мало одного доноса? Разве были столь же щепетильны наши ученые собратья из Тулузы, когда колесовали Каласа? Если мы станем карать лишь за преступления, в которых абсолютно уверены, нам не чаще четырех раз в столетие предоставится удовольствие затащить наших ближних на эшафот, а ведь только таким способом мы можем заставить себя уважать. Во что, хотел бы я знать, превратится парламент, если кошелек его будет всегда открыт для нужд государства, если он не будет издавать ремонстрации, заносить в реестры указы и никогда не будет убивать!.. Просто в сборище идиотов. И всей нации будет ровным счетом на него наплевать... Смелей, президент, не робей, друг мой, ты всего лишь исполнял свой долг! Пусть голосят недруги судейского звания, им его не одолеть. Могущество наше зиждется на мягкотелости королей и продержится, пока существует держава. Не рухнет оно, даже если Господу будет угодно допустить свержение государей. Несколько потрясений, подобных происшедшим при Карле VII, и окончательно сокрушенная монархия уступит место республиканской форме правления. Мы давно уже к ней стремимся, ибо, вознеся нас, как это сделал сенат Венеции, она наверняка отдаст в наши руки оковы: мы сгораем от нетерпения заковать в них народ.

Так умствовал президент, когда вдруг во всех комнатах и коридорах замка разом послышался невероятный шум. Он задрожал всем телом, судорожно вцепился в стул, едва решаясь поднять глаза.

– Безумец! – воскликнул он. – Разве пристало мне, члену парламента Экса, драться с призраками? Духи преисподней, что общего между вами и парламентом Экса?

Тем временем шум усиливается. Двери обеих башен раскрываются, и в спальню проникают страшные фигуры. Фонтани падает на колени, моля их пощадить его и сохранить ему жизнь.

– Негодяй, – обращается к нему один из призраков леденящим душу голосом, – разве знакома была твоему сердцу жалость, когда ты несправедливо приговаривал стольких несчастных? Трогала ли тебя их ужасная участь? Становился ли ты менее тщеславным, самодовольным, кровожадным и менее бесчестным в тот день, когда несправедливые постановления повергали в невзгоды или в могилу жертв твоей тупоумной ограниченности, порождая в тебе опасное чувство полной безнаказанности и могущества? Всесилие твое кажущееся: оно способно лишь на миг ослепить общественное мнение, однако его тут же побеждает свет философии. Мы будем действовать, руководствуясь твоими же принципами, так что терпи и подчиняйся: сила не на твоей стороне.

При этих словах четверо материализовавшихся духов решительно хватают Фонтани, и он, плачущий, вопящий, покрытый зловонным потом с ног до головы, в мгновение ока оказывается голым, как ладонь.

– Что теперь с ним делать? – спрашивает один из духов.

– Подожди, – отвечает тот, кто по виду был главарем, – у меня с собой перечень четырех основных убийств, которые он совершил как служитель правосудия, прочитаем-ка его.

В 1750 году он приговорил к колесованию одного несчастного, чья единственная вина – отказ отдать ему свою дочь, которую мерзавец хотел соблазнить. В 1754 году он предложил некоему человеку спасти ему жизнь за две тысячи экю. Тот не смог их уплатить и был повешен.

В 1760 году, узнав, что один житель города произнес в его адрес несколько нелицеприятных слов, он год спустя приговорил его к сожжению на костре как содомита, хотя у несчастного была жена и куча детей, что противоречило предъявленному обвинению.

В 1772 году один благородный молодой человек из его провинции ради забавы отколотил одну потаскуху, желая отомстить за некий неприятный подарок, которым та его наградила. Так этот подлый хам из простой шутки раздул целое уголовное дело, трактуя ее как убийство и отравление, склонил к этому нелепому суждению всех своих собратьев, погубил молодого человека, разорил и, не сумев справиться с поимкой его, заочно приговорил к смертной казни.

Вот основные его преступления, решайте же его участь, друзья мои.

Один голос тут же произносит:

– Талион, господа, талион, и никак иначе. Он несправедливо приговорил к колесованию – я требую, чтобы он сам был колесован.

– По тем же мотивам, что и мой собрат, я высказываюсь за повешение, – говорит другой.