Азарт среднего возраста - Берсенева Анна - Страница 52

– А… можно мне туда? – осторожно спросила Ксения.

Ей не верилось, что это возможно. Что удастся ей не просто укрыться от людских глаз в глухом краю, куда поезда не ходят, но и окажется этот край тем самым Беломорьем, которое, по Игнату, представлялось ей местом жизни совсем особенных людей.

На лице Андрея Гаврилова появилось растерянное выражение.

– Я не знаю… – тихо сказал он. – На Варзуге ничего не строят. Мне не поручали туда работников набирать. В Мурманск на судоремонтный завод люди нужны. Жилье строить тоже нужны. – Наверное, печаль, наполнившая ее при этих словах, так ясно отразилась у Ксении на лице, что он добавил поспешно: – Но я постараюсь, Ксения. Ты не думай, я постараюсь. Надо, чтобы тебе спокойно было.

Он не стал уточнять, почему надо, чтобы ей было спокойно, а она пропустила его слова мимо сердца. Она рада была уже и тому, что ей дали койку в бараке, хотя бы и временно. И пусть в этом бараке дует из всех щелей, пусть одновременно с холодом стоит жар от множества человеческих дыханий, – это неважно.

Жизнь приобрела хоть сколько-нибудь определенные черты, и не все ли равно, приглядны эти черты или нет?

К ее удивлению, слова Андрея Гаврилова про красоту и покой, которые ей, по его мнению, нужны были непременно, оказались не пустыми. Всего через два дня он вручил Ксении какую-то бумажку, которая была предписанием ехать в деревню Варзугу для организации сельской библиотеки и последующей работы в ней.

За все годы советской власти, которые они с бабушкой прожили в качестве бесправных лишенок, Ксения достаточно узнала правила новой жизни. И могла оценить то, что сделал для нее этот смешной маленький парнишка с необычными глазами.

– Спасибо вам! – сказала она, прощаясь с Андреем Гавриловым на пороге барака: он заскочил днем только на минуту, чтобы передать ей документ. – Вы даже не представляете, Андрей, как мне помогли!

Он улыбнулся своей нежной, совсем не мужской какой-то улыбкой.

– Я к тебе в гости приеду, можно? – спросил он. – Не сейчас – сейчас работы у меня много. А когда-нибудь потом. Когда ты на новом месте устроишься и хорошо, спокойно будешь жить.

– Приезжайте. – Невозможно было не улыбнуться в ответ на такую улыбку! – Я всегда вам буду рада.

И вот Ксения уже три года жила в деревне Варзуге, и жизнь ее все это время была хороша. То есть жизнь ее была спокойна.

И ей ли было не понимать, как много это значит, ей ли было этого не ценить! Даже просто не оказаться в одном из бесчисленных лагерей, которыми сплошь покрыт был Кольский полуостров, – уже и это Ксения могла считать для себя чудом. А у нее вдобавок к этому чуду была еще работа, о которой можно было только мечтать, – в простой и чистой избе-библиотеке, где книг было, правда, немного, но это были книги, и их можно было читать. И могла она ходить в Успенскую церковь, которая уцелела в деревне не иначе как Божьей волей, или к лесной часовне, поставленной много лет назад рядом с каменистой могилой безымянного инока, или к бурлящему источнику, который издавна считался чудодейственным, особенно если взять из него воду на Крещенье.

Ксения ходила и совсем далеко, вдоль реки, к светлым Кузоменским пескам, которые медленно, но неостановимо наступали на лес и на деревню Кузомень. И на берег моря она ходила, на берег Белого моря…

Жизнь ее текла так ровно и тихо, словно та, далекая и шумная, жизнь совсем забыла о ее существовании. И, конечно, забыл о ней Игнат… Что ж, ведь этого она и хотела, когда уезжала сюда?

Потихоньку она снова взялась за рисунки, к которым, как ей казалось, теперь уж точно не могло ее потянуть. Трудно было представить здесь, в затерянной в лесах деревне, что есть где-то люди, которым зачем-то нужна непрочная фарфоровая красота. Кто они, эти люди, чем живут они на свете?

Но вместо того чтобы об этом задумываться, Ксения чувствовала, что рисунки эти притягивают ее к себе даже больше, чем это было в Москве, когда у нее все-таки сохранялась призрачная надежда, что им может найтись применение. Теперь применения этим придуманным ею цветам, травам, причудливым фигурам, а вернее, мыслям, которые во все это воплощались, – не могло быть никакого. И упорство, с которым она продолжала их рисовать, иногда пугало ее самою.

Только когда началась война, Ксения встрепенулась. Все, что было в ней от природы, что заложено было утонувшими в тумане детства родителями и воспитавшей ее бабушкой, – все вдруг поднялось в ее душе и потребовало, чтобы в дни народного бедствия она не оставалась в стороне. Она не могла представить, чтобы в стороне от войны был в эти дни Игнат, и это лишь усиливало ее стремление туда, на фронт.

Ответ, который Ксения услышала на призывном пункте в районном центре Умба, куда она отправилась вместе с мужчинами, которых забирали на фронт из Варзуги, окатил ее, как холодная вода.

– Иорданская? – Пожилой военный начальник недоуменно повертел в руках ее документы. – Это в каком же смысле?

– Что – в каком смысле? – пробормотала Ксения. На самом деле она сразу расслышала в его голосе знакомые интонации и уже знала, какие слова теперь последуют. – Это моя фамилия, – все-таки сказала она.

– Да уж это-то я понимаю! – хмыкнул он. – И что, на фронт с такой фамилией хотите?

– Да. Или в госпиталь, – чуть слышно произнесла Ксения. – Ведь в Мурманске, конечно, есть госпиталь. Я могу за ранеными ходить.

– Так еще и в Мурманск желаете! – Теперь в голосе военного прозвучала уже ничем не прикрытая злая насмешка. – А знаете вы, гражданка Иорданская, что Мурманск – база советского военного флота? Что таким, как вы, не то что там находиться – даже думать про этот город невозможно? – Ксения молчала. Значит, все это осталось прежним, и война ничего не переменила. – Не задерживайте меня. – Военный одним щелчком пустил ее документы обратно по столу. Ксения взяла их, встала, пошла к двери. – И учтите, гражданка И-ор-дан-ская, только по своей занятости я делаю вид, что вы сюда не приходили. Надеюсь, ума у вас хватит больше мне на глаза не попадаться.

Это было Ксении понятно. Она вернулась в Варзугу.

И стояла теперь в церкви, глядя, как трепещут отсветы редких свечных огней на иконных ликах.

Был понедельник, и во время вечерни вспоминали ангелов Господних, рожденных прежде человека.

Ксения отстояла и вечерню, и повечерие и только потом вышла из церкви и пошла по улице к библиотеке, при которой и жила в маленькой комнатке. Улица была совсем пуста, и Ксения подумала, что вот так же, наверное, пуста была вся земля в те времена, о которых вспоминали нынче в церкви.

– Ксения! – услышала она вдруг.

Она вздрогнула, замерла. Потом медленно обернулась. Человек, окликнувший ее, быстро шел вслед за нею по улице.

– Ксения! – повторил он. – Не бойся, это я, Андрей Гаврилов, помнишь?

– Господи, Андрей! – воскликнула Ксения. – Конечно, я вас помню!

Он совсем не изменился за три года. Ветер бил ему в лицо, а он шел против ветра умело, словно обходил его порывистые струи. Когда он подошел совсем близко, то Ксения увидела, что лицо его даже не раскраснелось от ветра.

– Как я рада вас видеть, Андрей! – проговорила она, вглядываясь в его глаза – все такие же, смотрящие с тем же простым чувством. И, задохнувшись то ли от ветра, то ли от этого чувства, которое охватило и ее, Ксения позвала: – Пойдемте же, пойдемте скорее! Ветер какой.

– Ничего. – Он улыбнулся. – Ветер – ничего. Пойдем, Ксения.