Весна незнаемая. Книга 2: Перекресток зимы и лета - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 17

Кроме Берислава и Рьяна, никто здесь гостя не знал, но при его появлении кмети и посадские, любившие от нечего делать просиживать целыми днями в воеводской гриднице, притихли – сперва насторожившись при виде обеспокоенного и помрачневшего воеводы, а потом каждый и сам ощутил странное чувство: от гостя неслышно исходил какой-то мертвящий дух. При нем не хотелось ни шевелиться, ни говорить; каждый вдруг почувствовал робость, подавленность, страх, почти обреченность; каждый сжался на своем месте и не сводил опасливого взгляда с гостя. Приглядевшись, в нем без труда узнали жреца: темная одежда, длинная рубаха, расшитая знаками подземных вод, ожерелье из бронзовых бубенчиков на шее и связки оберегов на поясе говорили сами за себя. И еще одно, самое неприятное – длинный, с локоть,[38] нож с бронзовой рукоятью, где в разные стороны торчали загнутые клювы хищных птиц.

Рьян выпрямился, сложив руки на коленях, словно сам себе приказал оставаться спокойным. Мельком на него оглянувшись, Громобой даже в полутьме гридницы заметил, что старый воин побледнел, что его густые, черно-белые косматые брови сдвинулись, а взгляд темных глаз сверкает отчаянной решимостью.

– Иди… – Не глядя, Рьян тронул колено Громобоя. – Скажи ей, чтоб не выходила. Ни она, ни княгиня. Нипочем не выходила. Скажи: Правень храмозерский здесь.

– Парня пошли, – так же вполголоса ответил Громобой и кивком подозвал одного из отроков княгининой дружины, сидевших кучей на полу возле дверей. – А я лучше тут побуду.

Отрок убежал к дверям в сени, а Рьян и Громобой остались слушать.

– Я это! – ответил тем временем гость на странное, не слишком радушное приветствие воеводы. – Рад, что помнишь меня, Берислав Велетович. Как живешь?

– Как народ, так и я! – Воевода повел рукой, все с тем же настороженным видом. – Садись, отец. Хоть и не звал я тебя, а тебя ведь не выгонишь!

– Не выгонишь меня! – без обиды, ровным голосом подтвердил Правень и сел на край скамьи возле воеводского места. Этот край ему очистили мгновенно, и ближайший сосед оказался от него в трех шагах – возле него никто сидеть не захотел. – Моими ногами боги под кров приходят, а богов не выгонишь, это ты верно сказал.

– С чем пожаловал?

– Не с пустым делом, а со сватаньем! – Жрец усмехнулся, но всем, кто видел его лицо, тошно стало от этой усмешки и от предсвадебной поговорки, неуместной настолько, что она прозвучала жутко. – Храм Озерный меня прислал. Невесту выбирать. Для Велеса.

– Какую тут невесту? – отозвался воевода. От волнения он покраснел, залысый лоб прорезало несколько длинных морщин, а голубые глаза блестели беспокойно, как у больного, и он безотчетно вытирал вспотевшие ладони о колени. Странно было видеть такое слабодушное беспокойство у сильного мужчины, воеводы, но само присутствие тихого на вид гостя так подавляло всех, что и другие выглядели не лучше. – Ты про что?

– Будто сам не знаешь. На белый свет погляди! – Жрец слегка повел рукой в сторону окон, белыми прямоугольными пятнами сверкавших на темных бревнах стены. – Все уж знают, что беда великая случилась. Разбита Чаша Судеб, разбита Чаша Годового Круга, что Макошь хранила, и без нее годовое колесо вертеться не может. Весна не придет, зима будет длиться, пока весь род человечий с голоду не умрет и добычей Мары не станет. Вот скоро запасы кончатся, дичь лесная и рыба речная истребятся, тогда еще худшие беды настанут: пойдет с мечом племя на племя, род на род, брат на брата нож изготовит. Загорятся города наши, снежные пашни будут кровью горячей политы, костьми человечьими засеяны, и пир пойдет для нечистых и незнаемых, для Велеса и Велы, для Мары и Морока.[39]

– Ты… хватит страх наводить! – Воевода хмурился, кривился, но не смел перебить Правеня, пока тот сам не окончил.

– Не страх навожу, а правду тебе говорю. Боги не оставили нас без помощи. Явилась Вела в Храме Озерном и устами жены вещей рекла: ждут жертвы боги. Если в Храм-Озеро священное уйдет невеста Велеса, то смилуются боги и вернут людям весну. И указала Вела на избранную богами – на лучшую девицу смолятического племени, на дочь князя Скородума, княжну Даровану.

По гриднице пробежал ропот: весть сама по себе показалась слишком жуткой, а тут еще у многих мелькнула догадка… В жертву! Княжну! Княжескую дочь! Все знают, что князь – сердце племени; пока князь благополучен, и народу хорошо. И если дошло до того, что боги требуют в жертву княжеской крови, значит, настали последние времена!

– Но исчезла княжна Дарована из Глиногора! – продолжал Правень, будто не слыша ропота изумления и ужаса. – И тогда рекла Вела: взамен княжны примет она другую жертву. Из каждого города, из каждого погостья по одной девице по жребию пусть будет выбрано, и многих невест получит Велес вместо одной. Ничем иным нельзя заменить княжескую кровь. Для того и я к тебе прибыл, воевода Берислав. Завтра на заре вели собрать на двор к себе всех девиц из Велишина и родов окрест, что дань тебе возят. Одну из них выберет Велес, и я ее с собой увезу в Храм Озерный.

Воевода молчал, утирая лицо. Люди в гриднице сидели, как замороженные. Отцы дочерей-девиц застыли, словно в горлу их приставили нож. Любая из них может завтра стать невестой Велеса взамен исчезнувшей княжны…

А Громобой сидел, не веря своим ушам. Надо же такую подлость придумать! Он еще не успел отойти от гнева, когда узнал, что его Золотую Лебедь хотели убить; не успел порадоваться, что отныне – с ним – она в безопасности, как оказалось, что подлая старуха, укравшая прямичевскую черную корову, выдумала другое дело в сто раз похуже. Теперь ей мало одной девицы, теперь ей надо сто! Попадись Мать Засух ему сейчас, Громобой был бы вполне в силах свернуть ей шею. Но пока у него перед глазами был ее жрец – Правень, у которого нож на поясе указывал именно на это – на умение приносить жертвы богам.

– Ты что такое бормочешь? – вскочив со скамьи, Громобой шагнул в жрецу, в три стремительных шага преодолев чуть не половину гридницы, и люди вокруг вздрогнули от неожиданности. – Это кто ж такое придумал – девок топить?

Правень невольно вскочил на ноги, когда к нему метнулась какая-то живая гора, но тут же разглядел, что это простой парень, хотя и очень здоровый, и усмехнулся. Его серые глаза смотрели остро и недобро, словно кололи железными гвоздями, и Громобоя мучило желание схватить его поперек туловища и со всей силы грохнуть оземь.

– А ты кто же, такой смелый? – насмешливо спросил жрец. – Прямо «конь бежит, земля дрожит»!

– Вела, говоришь, явилась? – с негодованием продолжал Громобой, не обращая внимания на насмешку. – Эх вы, мудрецы! Старая ворона поживиться хочет, а вы и уши развесили! Откуда же тогда весна возьмется, если вы все самое живое перетопите! Пни березовые вы после этого, а не волхвы! Вы эту Велу слушайте больше! Она вам еще не то расскажет! Все племя по очереди в озеро перекидаете!

– Ох, молчи, молчи! – Сам воевода проворно спустился со своего места и, подбежав, встал между Громобоем и Правенем. – Уймись, дурная голова! С кем сцепился? Не гневайся на него, отец премудрый! – продолжал Берислав, обернувшись от Громобоя теперь к волхву. – Он парень простой, неученый, а нам дело доброе сделал – разбой из-под Велишина вывел. Не гневайся!

– Уймись, парень! – загудели вокруг. – Не гневи богов!

– Понятно, девок жалко! Нам разве не жалко?

– Мы и сами не рады, да дело такое!

– Задаром-то ничего не бывает!

– Без жертвы ничего хорошего не дается!

– Не отдать сейчас девку, все одно потом со всеми пропадет! А так боги помогут!

– Не мы же одни – со всех городов!

– То-то и дело, что со всех! – гневно отвечал Громобой, бросая вокруг себя негодующие взгляды. – Это сколько же будет? Сто? Или еще больше? Девки-то чем виноваты? Это они, что ли, чаши били? Они весну отняли? Нет? Так почему их жизни лишать? Кто виноват, тот и отвечать должен! Что же Вела на того урода не указала, кто чашу разбил! Вот кого – в жертву! И уж я до него доберусь!